Проблемы социологии знания

И только на этих огромных массивах относительно естественных мировоззрений строятся виды знания относительно искусственных или «образовательных» форм мировоззрений. Если упорядочить их по степени искусственности, начав с наименее искусственного, то они таковы: 1) миф и сказание как недифференцированные праформы религиозного, метафизического знания и знания о природе и истории; 2) знание, имплицитно содержащееся в естественном народном языке (в противоположность культурному языку, возвышенному поэтическому языку или терминологии), которое в своих исследованиях по внутренней форме языка и мировоззрению начал изучать уже Вильгельм фон Гумбольдт[75] (а недавно продолжили Финк и Фосслер); 3) религиозное знание в своих различных агрегатных состояниях – от благочестивой, охваченной горячими чувствами смутной интуиции до твердо фиксированной церковной догмы, проповедуемой священниками; 4) основные виды мистического знания; 5) философско-метафизическое знание; 6) позитивное знание математики, естественных наук и наук о духе; 7) технологическое знание.

Если движение относительно искусственного мировоззрения в истории, с временной точки зрения, наиболее медленно и трудно, то, по мере искусственности родов знания движение знания как бы ускоряется. Очевидно, что позитивные религии развиваются по существу намного медленнее, чем метафизические системы, которые распадаются на большие семьи в первую очередь по ареалам великих мировых религий. Существует относительно небольшое число основных типов метафизического знания в рамках одного культурного круга, и в ожидании своего признания и значимости они переживают намного большие периоды времени, чем непрерывно меняющиеся в своих результатах позитивные науки.

Каждый род знания вырабатывает свой особый язык и свой особый стиль для формулировки знания, причем религия и философия в большей мере необходимо связаны с естественным народным языком и, соответственно, с культурным языком, чем науки, которые – в особенности такие, как математика и естествознание, – вырабатывают чисто искусственную терминологию[76]. Если математика и естественные науки несравнимо более интернациональны, чем науки о духе, что знает каждый издатель, то это зависит, отвлекаясь от внутренних причин предмета, также и от языкового фактора. Только мистический способ познания, является так сказать, прирожденным противником языка и сформулированного выражения вообще. Уже по одной этой причине для него характерна сильная тенденция к индивидуализации, изоляции и уединению, сочетающейся с тенденцией к космополитизму. Мистическое знание должно быть в принципе «ineffabile». Это относится и к «светлой» духовной мистике идей, и к «темной» витальной мистике вчувствования в праоснову творящей природы (natura naturans) – противоположности, которую мы встречаем в истории мистики всех культурных кругов и которая происходит, вероятно, из противоположности и напряжения между материнской и отцовской культурами[77]. От Плотина до Бергсона мистика – как религиозная, так и метафизическая – видит в языке не только недостаточное средство выражения мысли и того, что переживается и усматривается в мистическом «unio» и «extasis» – ее представители склонны даже к тому, чтобы видеть в языке и в «discursus»[78] источник глубочайших, непреодолимых заблуждений и ошибок в отношении того «знания», к которому они, как мистики, стремятся. Согласно словам Фридриха Шиллера, мистики полагают: «Если душа говорит, значит душа уже молчит». Вот почему во всех разного рода мистических орденах, общинах и сектах всех культурных кругов – как внутри «темной» витальной мистики, искусственно отключающей «дух», так и внутри духовной, светлой интеллектуальной мистики идей, отключающей инстинкт и чувственное восприятие, – совершенно независимо от позитивного содержания религий и метафизик (без которых мистика не может появиться, ибо они даны ей в качестве предпосылки) мы находим фундаментальное понятие социологии знания «sanctum silentium». Молчание о «тайнах» – это не только заповедь и норма поведения по отношению ко всем, кто находится вовне, как в случае со служебными, профессиональными и прочими тайнами, но и составная часть самого метода открытия знания. Например, в секте квакеров единство мнений и воли членов общины должно проявляться в молчаливой молитве, пока один из членов, охваченный «самим Святым духом», не найдет подходящих для данного момента слов, чтобы высказать истинную цель воли общины и самого Бога[79].

75

См. цитированную выше работу Гребнера, главу IV, «Мировоззрения и языки».

76

См. глубокое исследование Ф. Тённиса по истории философской терминологии (1906).

77

В рукописном наследии М. Шелера сохранилась незавершенная рукопись сочинения о сущностной взаимосвязи между формами мистики и формами общества^*

^* См.: Ges. W. Bd. 11. S. 23–28.

78

Unio здесь – единение, мистическое душевно-духовное соитие с мировой основой. Extasis – состояние, в котором, согласно древним эллинским метафизикам (например, Плотину), происходит соприкосновение человеческой души с Богом, ведущее к ясному познанию Его сущности. Понятие экстаза («экстазис») было вновь подхвачено экзистенциальной философией и истолковано как «пребывание в ничто», или – вследствие смешения смыслового содержания понятий «экстазис» и «экзистенция» – как «пребывание вовне». Под discursus здесь имеется в виду дискурсивное знание, т. е. знание, обоснованное предшествующими суждениями и, как таковое, противоположное интуитивному знанию.

79

Группы, техники, авторитеты, связанные с «говорением Святого духа» в религиозных общинах христианского культурного круга, – например, Папа, Церковный собор, собрание общины, «spiritus sanctus internus» у Лютера, – обнажают религиозно-социологическую природу этих сообществ, чрезвычайно важную для их понимания.