— Если ты умрешь, — шептала Мэри, — а мне не повезет и я останусь жить, и меня спросят, что мне запомнилось лучше всего, я скажу: с ним было просторно в одной кровати. В самом деле, дорогой, куда ты помещаешься?
— Да вот, на краешке. Здесь еще много места.
— В холодную ночь мы вдвоем запросто поместимся в такой кровати, где и одному тесно.
— Верно, ночь должна быть холодной.
— Хочешь, задержимся здесь до весны?
— Почему бы нет? Если денег хватит…
Через ночь прокатился глухой удар львиного кашля: зверь вышел охотиться на поляну возле реки.
— Ш-ш-ш! Слышишь? — шепнула Мэри. — Обними меня крепче и слушай… Он вернулся.
— Не факт, что это он.
— Меня не обманешь. Я его столько раз слышала. Он вернулся из маньятты, где зарезал двух коров. Арап Майна знал, что он вернется.
Мы слушали, как раскаты львиного рыка перемещаются через луг в направлении взлетной полосы.
— Утром разберемся, — сказал я. — Мы с Нгуи знаем его следы.
— Я тоже.
— Ладно, сама разберешься.
— Ну что ты сразу. Я только хотела сказать, что знаю его следы.
— Огромные такие… — У меня слипались глаза, и я подумал, что если завтра утром мы выйдем на льва, сейчас надо хорошенько выспаться. Мы с Мэри достаточно давно знали друг друга, и были ситуации, когда она могла читать мои мысли.
— Пойду к себе в кровать. Тебе надо как следует выспаться.
— Ерунда, оставайся.
— Нет, пойду, так будет лучше.
— Спи здесь.
— Перед охотой я должна спать одна.
— Не строй из себя крутого воина.
— А кто же я, по-твоему? Я твоя жена, и любовница, и твой младший брат-воин.
— Ну хорошо. Спокойной ночи, младший брат-воин.
— Поцелуй своего брата-воина.
— Так. Или уходи, или оставайся.
— А если и то, и другое?
В ночи разговаривал лев, комментируя свою охоту, и мисс Мэри покойно дышала во сне. Я лежал с открытыми глазами, думая о нескольких вещах сразу, но главным образом о нашем льве и о моем долге перед Отцом, и перед бваной егерем, и перед другими, а про Мэри почти не думал, только про ее рост в метр пятьдесят семь, и про высокую траву, и про заросли кустов, и что на верхнюю одежду табу, каким бы прохладным ни было утро, потому что у «маннлихера» калибра 6,5 слишком длинный ствол и накладные плечи могут все испортить, если придется стрелять второпях. А еще я думал о том, как поступил бы на моем месте Отец, и о том, как нелепо он ошибся в последний раз, хотя до этого добыл столько львов, сколько мне и не снилось.
Глава вторая
В предрассветных сумерках ветер теребил седые хлопья, подернувшие угли костра. Я набросил халат, обул высокие ботинки мягкой кожи и пошел будить Нгуи.
Он спросонья был угрюм и знать меня не хотел; я вспомнил, что до восхода он улыбаться не способен, а иногда и к полудню не возвращается из тех мест, куда люди улетают во сне.
Мы сели у мертвого седого костра.
— Слышал ночью льва?
— Ндио, бвана.
Его вежливость была на самом деле грубостью, и мы оба это знали, так как не раз обсуждали формулу «ндио, бвана», которой африканцы пользуются, чтобы закончить надоевший разговор с белым человеком.
— Сколько их было?
— Один лев.
— Мзури, — сказал я со значением: мол, теперь я действительно верю, что ты слышал льва.
Нгуи сплюнул, открыл кисет с жевательным табаком, угостился сам и предложил мне. Я заправил щепотку под верхнюю губу.
— Думаешь, это был большой лев мемсаиб?
Табак нежно покусывал десну и кожицу под верхней губой.
— Хапана, — ответил Нгуи, использовав самую категоричную форму отрицания.
К костру подошел Кейти, демонстрируя свою знаменитую скептическую ухмылку, похожую на горизонтальный разрез. Судя по незаправленному хвостику, чалму он наматывал в темноте. Глаза его тоже искрились насмешкой. О серьезном настрое на охоту не могло быть и речи.
— Хапанасимба кубва сана, — сказал Кейти, одарив меня взглядом лукаво-извиняющимся и в то же время абсолютно убежденным: он прекрасно знал, что ночной лев не был тем исполином, чей голос мы слышали много раз. — Нанаке, — добавил он, обращая дело в шутку. Это означало: лев достаточно взрослый, чтобы воевать и заводить детей, но пить ему еще рано. Такая шутка на языке камба была знаком дружеского расположения, особенно ценным в час рассвета, когда температура дружбы далека от точки кипения. Кейти давал мне понять, что видел мои попытки выучить язык и относился к ним с пониманием, хотя моим учителем был отпетый шалопай и даже не мусульманин.
Пресловутые львы сидели занозой в моей голове, сколько я себя помнил — в Африке это где-то около месяца, если темп жизни высок. Наши темпы зашкаливали постоянно. Львы нарушали спокойствие и в Саленге, и в Магади, и у нас водились разбойники, повинные в четырех нападениях на скот, и вот теперь объявился новенький, на которого пока не было досье. Однако попробуй докажи мисс Мэри, что все эти львы не имеют ничего общего с тем официально объявленным в розыск кровожадным исполином, на которого она так долго охотилась и по чудовищным следам которого мы столько раз ходили, неизменно утыкаясь либо в высокую траву, либо в камыши у болота, либо в непроходимый кустарник на границе страны геренуков, у старой маньятты по пути к холмам Чулу. Грива его была так темна, что казалась черной; опустив огромную голову, он с достоинством уходил в дебри, куда мисс Мэри дороги не было; за ним охотились уже много лет, и он определенно не был заурядным львом.
Я оделся и поджидал Нгуи, попивая чай возле ожившего костра. Нгуи шел через поле с копьем на плече, аккуратно ступая по росе; заметив меня, он свернул к костру, оставляя на траве серебристый след.
— Симба дими кидого, — сообщил он, что означало: лев был мелким самцом. И по примеру Кейти добавил: — Нанаке. Хапана мзури для мемсаиб.
— Спасибо, — кивнул я. — Не буду ее будить.
— Мзури. — Он отошел и присел у огня.
Арап Майна должен был вот-вот появиться с новостями о черногривом гиганте; последний раз его видели масаи из маньятты в Восточных холмах, где он зарезал двух коров, одну из которых бросил. Масаи уже давно страдали от его безобразий. Нигде подолгу не задерживаясь, он шел от убийства к убийству и в отличие от нормальных львов никогда не возвращался к оставленной добыче. У Арапа Майны была теория, что однажды он вернулся и поел мяса, отравленного егерями, после чего едва не отдал концы и накрепко усвоил урок. Теория худо-бедно объясняла, почему льву не сидится на месте, однако причины, по которым он выбирал для набега ту или иную маньятту, оставались загадкой.
Сейчас, после ноябрьских проливных дождей, леса, поля и солончаки буквально кишели дичью, и Арап Майна не без оснований ожидал, что наш лев спустится из холмов в долину и будет охотиться возле болота, как он делал уже неоднократно.
Масаи любят упражняться в сарказме, и Стукач однажды настучал на одного из вождей, который якобы весьма изобретательно высмеивал тот факт, что я дважды имел случай застрелить проклятого льва, но оба раза предпочел доверить дело женщине. В ответ я велел передать остроумному вождю, что если бы его собственные мужчины не сосали с утра до вечера шерри «Голден джип» в Лойтокитоке, а взяли дело в свои руки, то никому не пришлось бы приставать ко мне с унизительными просьбами, поэтому пускай он пришлет своих лучших воинов, и мы вместе выйдем на охоту с копьями, либо пускай приходит сам, и мы все спокойно обсудим.
Масайский вождь появился в лагере через пару дней, рано утром, в сопровождении трех старейшин, и я послал за Стукачом, чтобы тот переводил. Мы славно поговорили. Вождь заявил, что Стукач, как водится, переврал его слова. В здешних местах, объяснил он, львами — беспредельщиками с давних пор занимался бвана старший егерь Джи-Си, причем делал это с неизменной отвагой и искусством, снискав безусловное доверие и любовь местного населения. Не далее как в последнюю засуху, например, бвана старший егерь застрелил излишне дерзкого льва, а чуть позже, уже с моей помощью, печально известную львицу, которая наделала немало вреда.