– Я уверена, что она все понимает, но исполнение ее желания иметь внука для нее важнее, чем тайные замыслы Трэвиса.
– Пройдет несколько месяцев, и отель будет принадлежать не нашему семейству, а двум миллионам акционеров, и она пожалеет о том, что приняла такое решение. Но тогда, разумеется, будет слишком поздно.
Франческа кивнула, вспомнив тот день, когда Трэвис предложил родителям идею акционирования отеля.
– Мы могли бы заработать миллионы долларов на продаже акций, – говорил он им, приводя в подтверждение факты и цифры, подготовленные вместе с его брокером. – На эти деньги можно построить еще один «Линдфорд». А потом еще один. Я знаю одного шейха из Саудовской Аравии, который горит желанием инвестировать...
Чарльз тогда резко прервал его.
– Пока я жив, – пророкотал он, – отель не будет акционирован.
Хотя Трэвис никогда больше не поднимал этот вопрос и поклялся Маргарет, что будет всегда с уважением относиться к воле отца, Франческа знала, что эта идея по-прежнему зреет в его голове.
Остальную часть вечера она молчала, едва притронувшись к ужину, который заранее приготовила для них экономка Мэг. В девять часов, сложив с помощью Рендла тарелки в посудомоечную машину, Франческа сказала мужу, что идет спать.
Он встревожился.
– Ты себя плохо чувствуешь? Ты не заболела, а? Улыбнувшись, Франческа прикоснулась губами к его губам. Милый, замечательный Рендл. Как она вынесла бы без него сегодняшнее тяжкое испытание?
– Нет, я просто устала, а завтра предстоит столько хлопот.
– Хочешь, я приготовлю тебе горячий шоколад, чтобы ты выпила перед сном?
Она покачала головой.
– Не сегодня, дорогой. – Она снова поцеловала его, заглянув в глаза. – И перестань переживать за меня. Со мной ничего не случится. Уверяю тебя.
Прислонившись плечом к дверному косяку, Рендл смотрел вслед жене, и сердце его сжималось от жалости при виде одинокой фигурки, удаляющейся по коридору. Кто, как не он, мог понять, как тяжело бывает ребенку в семье, если у родителей есть любимчик? Потому, наверное, что много лет назад он сам это испытал. Он давно стал взрослым мужчиной и был сейчас счастливее, чем когда-либо в жизни, но рубцы от старых ран остались и временами все еще болели.
Он закрыл глаза, стараясь прогнать воспоминания, но образы прошлого, ожившие в памяти из-за событий сегодняшнего вечера, не исчезали, бередя старые раны.
Он родился в Биллингсе, штат Монтана, и был младшим ребенком в семье. Он был хрупкого телосложения и неисправимо застенчив, а поэтому его брату Джимми ничего не стоило обидеть и унизить его и дома, и в школе перед одноклассниками.
Когда Рендл жаловался родителям, они реагировали всегда одинаково – смеялись.
– Брат просто играет с тобой, Рендл. Он не хочет тебя обидеть.
Ни для кого не было тайной, что Джимми в семье любимчик. Он был не очень умным, зато рослым и сильным, к тому же хорошим спортсменом, как и их отец, который всегда брал Джимми на велосипедные прогулки и футбольные матчи. Когда Рендл спрашивал отца, почему тот никогда не берет с собой его, Билл Аткинс обычно отвечал: «Потому что ты от этого не получишь никакого удовольствия». Несколько лет спустя, когда Рендлу было тринадцать, а Джимми шестнадцать лет, произошла трагедия, после которой у Рендла не осталось никакой надежды завоевать место в сердцах родителей.
Однажды на родительской ферме в Монтане, когда он чинил в амбаре лестницу, туда пришел Джимми с подружкой. Джимми, которому хотелось покрасоваться перед девушкой, приказал Рендлу убираться оттуда, но Рендл, которого на прошлой неделе наказали за то, что он запустил работу, отказался подчиниться.
– В таком случае, дурья башка, – сказал Джимми, хватая Рендла за шиворот, – мне придется тебя вышвырнуть.
Но на этот раз Рендл не испугался, особенно в присутствии девушки. Прежде чем Джимми успел что-нибудь сообразить, Рендл первым нанес удар не ожидавшему от него такой прыти брату.
Несмотря на свою ловкость, Джимми потерял равновесие и упал, сильно ударившись спиной о диск бороны, которой отец обрабатывал почву перед севом.
Джимми выжил, но в результате падения повредил позвоночник и не мог ходить. В течение последующих пяти лет Рендл старался искупить свою вину. По воскресеньям он ходил вместе с родителями в церковь, ухаживал за Джимми и ежегодно заканчивал учебный год с наградами. Имея способности к живописи, он даже получил однажды почетную голубую ленту за картину, которая была представлена на конкурс.
Но что бы он ни делал, родители, которые никогда особенно его не любили, обращались с ним как с чужим, едва разговаривали и избегали общения с ним с глазу на глаз.
Когда после окончания средней школы он сказал, что хотел бы поступить в художественное училище, они не проявили никакого интереса и никакого желания оплачивать обучение.
– Может быть, мне лучше уехать из дома? – спросил он однажды вечером.
Если его и услышали, то не подали виду. Через неделю после того, как ему исполнилось восемнадцать лет, Рендл с семьюстами долларов в кармане и мечтой стать еще одним Ван Гогом сел в автобус, отправлявшийся в Сан-Франциско.