Масто не было, чтобы убедить Индиру Ганди работать на меня, но он старался сделать все возможное с первым премьер-министром. Индии. Возможно, ему это удалось, но только в том, что есть человек, который никоим образом не должен принимать участие в политической жизни страны. Возможно, Джавахарлал подумал об этом ради меня или ради страны, но он не был хитрым человеком, так что второго варианта не может быть. Я видел его, так что я знаю. Не только видел, но действительно почувствовал глубокое сопереживание, глубокую гармонию, синхронность с ним.
Он был стар. Он прожил свою жизнь и добился успеха, и был разочарован. Этого для. меня было достаточно, чтобы не хотеть успеха ни в одном смысле этого слова, и я могу сказать, что держался от него далеко. Странным образом я остался таким, как будто совершенно не жил в мире.
У Кабира есть прекрасная песня, в которой описывается то, что я говорю, но более поэтично. Он был ткачом, так что, конечно, его песня — это песня, ткача, помните это.
Он говорит: «Джини джини бини чадарийя: я приготовил для ночи прекрасное покрывало… Джини джини бини чадарийя, рампам рас бхини: но я не использовал его. Я никак не использовал его. Оно такое же свежее в момент моей смерти, какое было при моем рождении».
И, можете ли вы поверить, он спел эту песню и умер. Люди думали, что он пел ее для них он пел песню для самого существования. Но это были слова бедного человека и, тем не менее, такого богатого, что даже вся жизнь не смогла оставить на нем ни единой царапины. И он отдал обратно существованию именно то, что было дано ему существованием.
Много раз я удивлялся, как тело постарело, но, что касается меня, я не чувствую возраста или процесса старения. Я не чувствовал себя другим ни единого мгновения. Я тот же, и так много случилось, но все это случилось на периферии. Так что я могу рассказать вам, что случилось, но всегда помните, со мной ничего не случилось. Я такой же невинный и невежественный, каким был до своего рождения.
Люди Длен говорят: «Пока вы не узнаете, кем были, каким было ваше лицо до рождения, вы не сможете понять нас».
Естественно, вы подумаете: «Эти люди сумасшедшие, и они пытаются свести и меня с ума. Возможно, они пытаются убелить меня посмотреть на мой пупок или сделать какую-нибудь подобную глупость». И есть люди, которые так делают, и с большим, успехом, и у них тысячи последователей.
Быть со мной не означает идти по протоптанной тропе. Это значит не быть ни на одной тропе… и, неожиданно, вы дома. Это произошло со мной, но вокруг этого также произошли тысячи вещей. А кто знает, кто что вызовет?
Посмотрите на Девагита. Что-то в нем сейчас происходит. Никто не знает, все что угодно может начать процесс, который приведет вас к самому себе. Это ни далеко, ни близко, это просто там же. где и вы. Поэтому иногда будды смеются, видя полную глупость всей попытки, глупость всего, что они делали. Но, чтобы увидеть это, им надо через многое пройти.
Сколько времени?
«Семь минут одиннадцатого, Ошо».
Хорошо.
Масто во время нашей последней встречи, сказал многое, возможно, что-то из сказанного кому-нибудь где-нибудь когда-нибудь пригодится. Он собирался уходить, так что он говорил все, что хотел мне сказать. Конечно, ему приходилось говорить очень, очень коротко. Он употреблял афоризмы. Это было странно, потому что он был талантливым оратором и использовал афоризмы?
Он сказал: «Ты не понимаешь, я спешу. Просто послушай, не спорь, потому что если мы начнем спорить, я не смогу исполнить обещание, данное Пагал Бабе».
Конечно, когда он сказал: «Пагал Баба», он знал, что это имя столько для меня значит, что я никогда не буду спорить с ним. Тогда он мог даже сказать, что два плюс два — это пять, и я выслушаю это, и не только выслушаю, но и поверю. «Два плюс два — четыре», для этого не требуется доверие, но «два плюс два пять» конечно требует любви, которая выходит за пределы арифметики. Если Баба так сказал, так и должно быть.
Так что я слушал. Вот его несколько слов. Их было не много, но они имели огромное значение.
Он сказал: «Во-первых, никогда не вступай ни в какую организацию».
Я сказал: «Хорошо». И я не вступил ни в какую организацию, я сдержал обещание. Я даже не являюсь частью, я имею в виду, членом нео-саньясы. Я не могу им быть, потому что я дал обещание тому, кого любил. Я только могу быть среди вас. По как бы я ни скрывался, я чужестранец, даже среди вас, просто из-за обещания, которое я хочу сдержать до самого конца.
«Во-вторых, - сказал он, — ты не должен выступать против социального строя».
Я сказал: «Послушай, Масто, эти слова принадлежат тебе, а не Пагал Бабе, и я абсолютно в этом уверен».
Он засмеялся и сказал: «Да, это мои слова. Я просто пытался выяснить, сможешь ли ты отличить зерно от шелухи».
Я сказал: «Масто, нет необходимости беспокоиться об этом. Ты просто скажи мне, что хочешь, потому что ты говоришь очень быстро. Я не знаю, зачем спешить, но если ты так говоришь я тоже люблю тебя — я верю в это. Ты просто скажи мне то, что совершенно необходимо, и затем мы сможем сидеть в молчании, сколько захочешь».
Он немного помолчал, а потом сказал: «Хорошо, лучше, чтобы мы помолчали, потому что ты знаешь, что Баба сказал мне, он уже должен был сказать тебе это».
Я сказал: «Я знал его настолько глубоко, что нет необходимости говорить мне об этом. Даже если он вернется, я скажу: «Не беспокойся, просто будь со мной». Так что хорошо, что ты решил, но сдержи свое обещание».
Он сказал: «Какое обещание?»
Я сказал: «Это простое обещание: молчи вместе со мной столько, сколько ты хочешь здесь пробыть».
Он был там еще шесть часов и сдержал свое обещание. Ни одно слово не пролетело между нами, но было передано нечто большее, чем может быть передано словами. Единственное, что он сказал мне, когда уходил па станцию, было: «Теперь я могу сказать последнее — потому что я могу больше не увидеть тебя». А он знал, что уходит навсегда.
Я сказал: «Конечно».
Он сказал: «Только тогда, когда тебе немедленно понадобится моя помощь, сообщи по этому адресу. Если я буду жив, мне немедленно передадут». И он дал мне адрес, о котором я никогда не верил, что он имеет отношение к Масто.
Я сказал: «Масто!»
Он сказал: «Не спрашивай, просто сообщи этому человеку».
«Но, — сказал я, этот человек Морарджи Десаи. Я не могу сказать ему, и ты это знаешь».
Он сказал: «Я знаю, но это единственный человек, который скоро придет к власти и сможет достать меня где угодно в Гималаях».
Я сказал: «Ты думаешь, что этот человек наследует Джанахарлалу?»
Он сказал: «Нет. Это сделает не он, но тот человек долго не проживет, а потом будет Индира, а после нее — Десаи. Я даю тебе этот адрес, потому что это годы, когда ты будешь больше всего во мне нуждаться, и в другое время будет Джавахарлал или Индира…»
А между ними, Джавахарлалом и Индирой был еще один премьер-министр, прекрасный человек, очень маленький, что касается тела, но очень великий: Лал Бахадур Шастри. Но он был всего несколько месяцев. Это было странно, в то мгновение, когда он стал премьер-министром, он сообщил мне, что хочет видеть меня, говоря: «Приходи ко мне, как только сможешь».
Я приехал в Дели, потому что я знал, что за ним должна быть рука Масто. На самом деле, я приехал, чтобы найти именно ее. Я так любил Масто, что отправился бы в ад - а Нью Дели - это ад. Но я приехал, потому что меня позвал премьер-министр, и это было подходящее время, чтобы выяснить, где был Масто, жив ли он или нет.
Но дата, которую он мне назначил… Он должен был прилететь в Нью Дели из Ташкента, из Советского Союза, где он находился на совместной конференции Индии, России и Пакистана, но прилетело только его мертвое тело. Он умер в Ташкенте. Я проделал весь путь в Нью Дели, чтобы спросить его о Масто, он приехал, но мертвый.
Я сказал: «Это настоящая шутка. Теперь я не могу спросить». А Масто знал — а если он жив, он знает что по адресу Морарджи Десаи, который он мне дал, я не обращусь, даже если мне это будет нужно. Я не обращусь. Не то, чтобы я был против его политики, его философии — это второстепенно, я против самой его структуры. Он не тот человек, с которым я хотел бы поговорить или поспорить.