— Хобот, а чё дальше делать будем, раз нас уже все равно кинули? — выразительно шмыгнув мясистым носом, спросил Пельмень. — Может обратно похиляем?
— Не суетись, Пельмеха — для начала поковыряемся немного в могилке, — огорошил уже «навострившего домой лыжи» подельника Хобот.
— А на кой? Ты ж сказал — уперли уже всё! — нерешительно «запротестовал» Славка, которому страсть как не хотелось копаться в старой могиле заброшенного черте-знает-когда кладбища.
— А вот мы и проверим! — отрезал авторитет. — Давай, чё встал словно фраер? Отрабатывай филки, которые я охране забашлял!
Славка тяжело вздохнул и спрыгну в яму к подельнику.
— Выбрасывай требуху из могилы! — распорядился авторитет, переваливая крышку гроба через земляной бруствер. — И пошевеливайся — стемнеет скоро!
Пельмень театрально вздохнул в очередной раз, и принялся выкидывать из могилы на поверхность куски осклизлых досок. Подгнившее дерево, источающее неприятный запах, крошилось под пальцами. Славка брезгливо морщился, передергивая плечами, но ослушаться «авторитетного» Хобота не смел. Однако, он старался по возможности не трогать останки, выбрасывая наружу лишь куски заплесневевшей древесины.
— Не понял? — протянул Хобот, очистив скелет от мусора. — А где черепушка?
— Точно! — подхватил Пельмень. — Нету!
— Значит, её забрал тот, кто нас опередил… Либо я чего-то не знаю, либо Снулый что-то не договаривал…
— А что искали-то хоть? — вновь «закинул удочку» Славка. — Хоть узнать, раз уж все равно ничего не нашли. Может, я пошукаю чего в деревне, у меня ж в Нахаловке родни не счесть!
— Книга должна была в могиле лежать, — неохотно произнес Хобот, признавая правоту Пельменя — вдруг и правда чего узнает, — старинная… Большая. С замочком…
— А что в ней написано, в книге этой, раз её даже на замок заперли?
— А вот это уже не твое собачье дело! — вдруг окрысился носастый. — Если вдруг чего узнаешь — сразу мне маякуй! Сам не лезь — себе дороже будет! А за мной не заржавеет!
— Опаньки! Хобот, зацени, чего нашел! — довольно воскликнул Пельмень — в его растопыренных пальцах, перемазанных сырой землей, покачивался нанизанный на тонкую цепочку покрытый зелеными окислами ключ. — Знатный мальчик (ключ) от комода.
— Ну-ка, — авторитет требовательно протянул руку, — дай сюда!
— Держи, — Славка вложил в раскрытую ладонь Хобота находку.
— Эх, молодец, Пельмеха! — неожиданно обрадовался Носастый. — Не всё еще, оказывается, потеряно!
— Чего, не всё? — «затупил» Славка, не разделяя радости «старшего товарища» от находки старинной отмычки. — Фуфел обычный! Таких «мальчиков» любой кустарь из обычного болта…
— Много ты понимаешь, — хмыкнув, перебил подельника Хобот, — этот фуфел помажорней хорошей жмени рыжья!
— Прям-таки золотой ключик черепахи Тортилы? — не удержался от едкого замечания Славка.
— Ты на что это намекаешь, сявка мелкокалиберная? — окрысился Хобот, недобро сверкнув глазами.
— Еп… — запоздало прикусил язык Пельмень, совсем забыв еще об одном, «неофициальном» погоняле авторитета — Буратино. — Не, пахан, ты не подумай чего…
— Смотри у меня, — проворчал Носастый, остывая, — а то я твои вареники лопоухие отрежу и сожрать заставлю.
— Пахан, да я…
— Все, завали хайло! В следующий раз тщательнее базар фильтруй! А то нарвешься ненароком… Усёк?
— Усек, — облегченно выдохнул Славка — Хобот вполне мог «претворить в жизнь» свои угрозы.
— Ключик — это «зер гут»! — торжествующе произнес Носастый, возвращаясь к теме разговора. — Обломались наши крысюки недоделанные: без отмычки они книгу не откроют, а значит — не прочтут!
— Че-то я не пойму, пахан: а что им мешает ломануть замочек? Судя по отмычке — плевое дело. Обычной отверткой такой сковырнуть можно.
— Снулый сказал, без ключа книгу не открыть, хоть отбойным молотком замок сбивай, хоть автогеном жги — нифига не выйдет.
— Пахан, а такое в натуре бывает? — выпучил зенки Первухин. — Это невозможно!
— Бывает так, Пельмеха, что невозможное становится возможным…
Стылый сквозняк гулял по мрачному бараку, заставляя спящих зеков ежиться под тонкими колючими одеялами, а то и вовсе вынуждая продрогших «сидельцев» укрываться ими с головой. Заключенные ворочались с боку на бок, забывшись на время чутким тревожным сном. В самом углу барака, отделенном от остального пространства занавеской, на единственной в помещении одноярусной кровати лежал изможденный человек, укрытый цветным стеганым одеялом. Такое привилегированное положение: отдельный угол, теплое одеяло и прочие маленькие радости жизни давал этому уголовнику его высокий чин в блатной иерархии — в этой колонии он был первым после Бога, положенцем, смотрящим, чьи приказы заключенные выполняли с куда большим рвением, чем приказы Хозяина — начальника колонии. Несмотря на толстое одеяло и обилие теплых вещей, положенца била крупная дрожь. Даже при скудном освещении был заметен нездорово-землистый цвет его лица, запавшие слезящиеся глаза, обрамленные темными кругами, заострившиеся нос и скулы, обтянутые сухой пергаментной кожей. Смотрящий болен, причем серьезно — это понимал любой, даже очень далекий медицины человек. Больной надсадно закашлялся и долго не мог остановиться. Когда кашель наконец его отпустил, он хрипло, со свистом задышал, втягивая воздух мелкими судорожными глотками.