— Восхищаюсь тобой, мудрейший Шадиман, а я в унынии думал: на сколько времени завладеет опасный плебей сердцем царя?.. Только вот… — он вдруг вспомнил Гульшари и смущенно замялся.
Шадиман скосил хитро сощуренный глаз.
— Надо предупредить Гульшари. В интересах нашей партии Тэкле должна быть приглашена в замок. Гульшари незачем беспокоиться. Шадиман сумеет вовремя удалить неприятную гостью.
Пировали в большом зале. Шумные тосты тамады Мирвана Мухран-батони, пересказы о бегстве турок, дерзкие шутки воинственных рыцарей, откровенная лесть царской неустрашимости.
Напротив царя, рядом с Нестан, сидела, опустив голову, Тэкле.
«Да, желтая ведьма уже действует, — думал Шадиман. — Уверяет… а может, и правда не в состоянии отвести взгляд от невиданной доселе красоты… Конечно, у Гульшари среди женщин мало друзей. Умышленно засыпала, словно листьями, лестью „ангела“ или заметила волнение царя? Еще бы не заметить, глаза огнем налиты…»
«Отравлю», — думала побледневшая Гульшари.
— Не могу, княгиня, от стыда голова кружится, — Тэкле скользнула к двери.
Луарсаб нервно сжал руку Шадимана. Князь встал:
— Наш царь очень взволнован приемом прекрасной Русудан и непобедимого Георгия, думаю, и любезными речами верных князей. Может, царю угодно побыть немного одному в саду?
— Хотя время наставлений для меня давно минуло, но рад покориться полезному совету.
Луарсаб весело встал.
— Проводи, дорогой Шадиман.
Саакадзе, конечно, не доверял беспричинному уходу царя, но он был далек от истины.
— Любезный Шадиман, я потрясен, точно пламя ворвалось в сердце.
— Э, молодость! Зачем себя стеснять, светлый царь? Найди красавицу в саду — и встреча подскажет остальное… Немного здесь побуду, потом вернусь к столу и постараюсь занять пирующих. Тем временем успокоишь взволнованную кровь…
Вспыхнувший Луарсаб не успел ответить… Шадиман быстро скрылся. Нервно шагая по аллеям сада, царь вдруг остановился. Прислонившись к дереву, Тэкле беспомощно поникла. Луарсаб задыхался, странная сладость сжимала сердце.
Страх обуял Тэкле. Взгляд царя встревожил привычную жизнь. Она с ужасом следила за дерзкими взлетами своих мыслей. Значит, конец всем желаниям? А дальше что? Монастырь святой Нины? Нет, нет, жить! Любить? А разве, кроме него, возможно еще кому-нибудь отдать жизнь? Горе мне, как смею даже думать!
Тэкле со стоном протянула руки, испуганно встретив сверкающей взгляд царя.
— Тэкле, моя Тэкле, ты мне предсказана судьбой. — Сладкая мука срывала голос, бурное желание кружило голову, и казалось, земля куда-то уплывала. — Расскажи мне, Тэкле, о своих желаниях.
— Ты слишком ко мне благосклонен, царь… Мои желания пусты, как ветер… Я знаю бабочку, зачарованно стремящуюся к огню…
Луарсаб забыл, где он и кто он. Он весь отдался очарованию. Он слушал музыку дивного голоса, потрясенный чистотой неискушенного сердца.
И Тэкле, забыв действительность, восхищенно смотрела на Луарсаба, вспоминая привезенный ей Георгием из Ирана фарфоровый кувшин с нарисованным на нем сказочным персидским принцем. И словно нарисованному принцу, которому в тихие часы рассказывала о пережитом дне, она сейчас говорила Луарсабу о чешуйчатой змее, виденной ею в лесу, о диком котенке, прирученном ею, о ночных звездах, старающихся поймать друг друга, о насмешливом месяце, заглядывающем в ее окно, о вышитом ею барсе, похожем на Георгия, и об одиноком кусте диких роз над обрывом, где она любуется оранжевым огнем уходящего солнца.
Луарсаб все больше поддавался ее обаянию и не мог объяснить своей робости. Он даже коснуться боялся Тэкле, только выхоленные пальцы тревожно рвали траву.
Вдруг Тэкле вскочила: ее испугал незнакомый потемневший взгляд нарисованного принца.
Луарсаба ужаснула мысль, что видение может исчезнуть, исчезнуть навсегда. Он порывисто бросился к Тэкле, обхватил ее сильными руками и опьянился горячей упругостью ее тела. Его губы остро впились в терпкую сладость пунцовых губ.
Миг? Час? Вечность? Сердце сгорело. В голове мелькнуло: брат. Тэкле рванулась и исчезла в зеленых зарослях.
Георгий, удивленный долгим отсутствием царя, вышел в сад. Мимо него тенью проскользнула полумертвая Тэкле.
Саакадзе проводил сестру тревожным взглядом и тяжело перевел глаза на взволнованного Луарсаба. Саакадзе безошибочно определил происшедшее. Он сдавленным голосом спросил:
— Мой царь, по словам Шадимана, тебе душно в залах… Прикажешь в сад перенести пир?
Луарсаб порывисто обнял и поцеловал удивленного Георгия. Уже желанное слово готово было сорваться с языка, но вдруг вспомнилось: «Мать! Шадиман! Гульшари!» — и Луарсаб тихо произнес:
— Сегодня самый радостный день, и эту радость дал мне дом Саакадзе.
Подошедший Шадиман осведомился, отдохнул ли царь и удачная ли была прогулка.
Георгий содрогнулся: уж не заговор ли тут?..
— Да, Георгий, в залах душно, будем здесь веселиться. Сейчас взволнован, но это не мешает мне помнить, что я в гостях у Великого Моурави, спасшего Картли и царя.
Несколько успокоенный, Георгий проводил Луарсаба в глубину сада. Окруженная каштанами и чинарами площадка устлана персидскими коврами. По краям — мутаки, подушки. У дерева — единственное кресло и восьмиугольный черный с инкрустациями столик. Вокруг набросаны пышные розы. Луарсаб опустился в кресло. Слуги торопливо принесли на чеканном подносе в золотом кувшине вино, в персидских вазах сладости и фрукты. На золотой чаше сверкало изречение Шота Руставели: «Что ты спрятал, то пропало. Что ты отдал, то твое».
Луарсаб возбужденно шутил. Шадиман, опустившись у ног царя, тонко поддерживал шутки развеселившегося Луарсаба, но сам внимательно смотрел на золотую посуду, догадываясь об исфаханской щедрости. Розовые тени тонули в фиолетовом тумане, вырисовывались настороженные горы, легкая свежесть скользила по веткам. Гости с чашами в руках, сопровождаемые пандуристами, танцуя, окружили Луарсаба. На подушках расположились князья, слушая импровизацию певца: