Пауль откинулся на спинку кресла в закрытой кабинке кафе, где они сидели. Тут было тепло и мило, Пауль нашёл Эрику сам и предложил встретиться. Попросил по-дружески, тепло. Эрика решила не брать на эту встречу Амелию, девочка могла отдохнуть, да и общество солдата ей было бы не на пользу. Могла разволноваться, замешкаться, случайно выдать их. Пауль был брюнетом с короткими волнистыми волосами, которые уже тронула военная седина. Его мундир лейтенанта был в цвете танкистов — чёрного цвета. Эрика увидела среди наград знак за пять ранений, медаль “За отвагу” и знак “Ветеран рукопашной”.
— Я закурю? — вежливо поинтересовался офицер.
— Да, конечно, — кивнула Кайнди. Парень достал папиросу и щёлкнул зажигалкой. Раньше бы он такого не сделал при Эрике. Девушка не помнила, чтобы он курил, до фронта.
— У тебя интересные шпильки, — заметил танкист. — Не видел такого дерева.
— Это подарок от одной из гостей пансионата, — как ни в чём ни бывало соврала Эрика, но подозрения уже начинали свербить в её темени. — Она была очень добра ко мне, когда я только приехала.
— Расскажешь? Не буду же я травить солдатские байки или рассказывать о боях…
— Она потеряла мужа на фронте и страдала неврозами. Иногда была доброй и тихой, весёлой и приятной. А иногда в неё словно бес вселялся, и она кричала, что кругом враги и предатели.
— Бывает же, чего только людям не покажется. Хотя в военное время бывает всякое. Бывает смотришь на человека — свой, а на самом деле просто перебежчик, который стреляет в спину.
Эрика внимательно смотрела на Пауля и видела тень на его лице. На фронте вряд ли он мог такого понабраться. Там за порядком и настроениями следят комиссары, а судьбу предателей решает военный трибунал, в котором командир части только даёт характеристику обвиняемого, а не решает его судьбу. Она посмотрела в окно на зимнюю улицу, где шёл снег. Снег скрывает шаги. А мысли Пауля были скрыты мутным дымом сигарет.
— Когда мы такими стали? Когда мы забыли о гостеприимстве и дружелюбии? Когда мы стали видеть во всех врагов и предателей? Когда кончится эта война?! — Рыжая картинно заломила руки и выдала слезу. Легко, без всяких усилий. И Пауль, кажется, поверил.
— Это кончится, — утешающе проговорил он. — Много погибнет ещё, но мы вернёмся по домам, будет мир. Небо снова очистится. И будет лето… — он мечтательно посмотрел над собой.
Они сидели ещё какое-то время, а потом, расплатившись, пошли гулять по улице. Вскоре стемнело, и Пауль предложил довести Эрику до дома в такой тихий, безветренный вечер. Снег скрывал их шаги.
— Эрика, я так рад, что мы с тобой встретились.
— Я тоже…
— Но ты весь разговор словно что-то своё думала. С тобой всё в порядке? Может плохо себя чувствуешь после похорон Констанции?
— Нет, я уже оправилась.
— А ты быстро научилась не жалеть, да?
— Ты о чём?
— Прости, Эрика, я знаю твою историю. Мне очень жаль, что среди всех моих друзей предателем оказалась именно ТЫ.
Они были у повозки, возница медленно достал пистолет и жестом приказал сесть в экипаж. С двух сторон показались ещё пара людей Горация, выряженных под горожан.
— Да, — Эрика грустно улыбнулась. — Очень жаль, что так вышло. Прости…
С их спины раздались быстрые выстрелы, из соседнего переулка выскочил Майк и снёс вознице голову раньше, чем тот успел обернуться. Эрика видела, как падает Пауль, а из его груди идёт кровь, выстрел прошёл насквозь, но друг был ещё жив. Эрика достала из причёски шпильку.
— Мне, правда, жаль, Пауль, — Она подхватила его ослабшее тело и вогнала шпильку прямо в висок. Дереву, что прочнее стали, какая-то человеческая кость была не помехой. Пауль умер быстро. Веб и Майк уже втащили тела в экипаж, а со стороны улицы их закрывал автомобиль Доктора.
— Всё, закончили, бросай парня внутрь и погнали, — приказал Вебер. Он сделал ровно три идеальных выстрела, выскочив с противоположной стороны улицы, когда Эрику уже собирались вязать, а Майк только ждал момента, чтобы окропить клинок кровью. Это были мелкие сошки, скорее всего даже не подручные Горация, а переодетая полиция, потому что так подставиться и не заметить хвоста за Эрикой могли только люди не особо профессиональные и не привыкшие к сопротивлению. Они думали, что старый друг расслабит Эрику, усыпит её бдительность, а Амелию она оставила дома. Но Белый и Палаш следили за ними ещё в кафе, просто сидели в соседней кабинке и тихо пили чай. Эрика и сама поняла, что Пауль темнит, но она намеренно согласилась пройти с ним до конца, чтобы убрать всю команду захвата. Тут не было сентиментальности, она попрощалась с Паулем ещё до того, как выйти из кафе. Она просто не знала — где. Конечно, она не полагалась всецело на Вебера и команду, при ней было оружие, и эта засада была для неё не проблемой, но приход ребят её сильно взбодрил. А Пауль…Он сам выбрал сторону, его можно было понять — он верил в короля и Родину, и перешагнул через себя, скорее всего, чтобы сдать Эрику. Но у каждой дороги есть ямы…”И последняя из них — это наша могила” — так было сказано в Книге Добродетелей.
— Эрика, шевелись! — Вебер достал бутылку с зажигательной смесью, поджёг тряпку, пропитанную бензином, и закинул в окошко экипажа. Лошадь, потерявшая кучера и перепуганная огнём, понесла по улице. Но этого зрелища Эрика уже не увидела. Она была в машине, они ехали на консперативную квартиру Вебера и Майка, где их ждала Амелия, переправленная туда ранее силами партии Свободы и Равенства.
Эти притворные политики, а на самом деле почти сплошь агенты Союза, хорошо справлялись и с опекой их деятельности, и с финансированием.
Они помчали на новое место, так как в доме Эрики уже был произведён обыск. Однако, Горация в очередной раз оставили с носом.
Низенький и толстый человек стоял перед окном в своём кабинете и смотрела на город. Только что он выслушал доклад о том, что группа захвата была убита и сожжена прямо на улице города. Скоро поднимется паника и страх наполнит души людей. А страх — это одно из самых мощных оружий, что придумала сама природа. Теракты, нападения на полицию — всё это освещалось в газетах. Не так давно Король дал прессе определённые поблажки и попущения, а эти лживые газеты были только рады тому. Если бы была воля Горация, он бы установил полную цензуру на газетчиков. Призвал бы их к порядку, так сказать. Однако, времена были уже не те. Общество возмущалось войной, общество устало от наказаний и кнута. И тут же, как грибы, повырастали профсоюзы, партии и каждый суслик решил, что он — агроном.
— Это отвратительно, — прошипел в ответ на собственные мысли толстый человек.
— Вы о чём-то конкретном?
— Обо всём и ни о чём, — махнул рукой Гораций. Адъютант встал вольно. — Знаешь, Генрих, это общество само не понимает, что роет себе могилу. Оно подкапывает собственные устои, думая, что так расширяет свои свободы и права. На самом же деле, такими темпами оно скорее ввергнет себя в состояние хаоса. И ни молитвы, ни старания социальных деятелей его не спасут.
— Общество не одобряет террора.
— Именно, но именно это оно и получит. И не от нас или войны, а от самого себя. Этот город спит спокойно только благодаря нашей работе.
— Мы — последний рубеж перед надвигающейся бурей.
— И помолись Богу, чтобы эта буря не смела нас с пути, как ураган соломенную крышу…
Гораций сделал несколько шагов по кабинету, взял со стола чашку кофе и сделал пару глотков. Его нервировала ситуация с Эрикой Кайндхарт. Она была его детищем, и, видит Бог, он сам взрастил то чудовище, что сейчас кусало его за шею.
Дни шли за днями, и настал апрель. Вебер смотрел на календарь с тревогой. Май был всё ближе, а значит, и конец их мирной жизни. Война приближалась, вернее, она уже стучала в дверь. И это напряжение владело Белым. В тот день к ним на порог заявился человек средних лет, который попросил Эрику и Вебера выслушать его. И это был не кто-то чужой, а человек из Партии Свободы и Равенства.