Вслед за ним я вошел в дом. Внутри было темно – после пылающего солнечного света, который заливал всю улицу, я почти ничего не видел. Полагаю, мистер Эллингтон прекрасно понимал это, потому что не торопил меня и не говорил, чтобы я поднимался по лестнице, поворачивал направо или предпринимал еще какие-либо активные действия. Он стоял рядом и терпеливо ждал, пока зрение ко мне вернется. Постепенно я начал различать темные полированные стены, кое-где исцарапанные (подозреваю, то было дело рук детей, которыми некогда полнился этот дом), узкую лестницу, ведущую на второй этаж, и поворот в сторону служебных помещений. Второе помещение, отделенное стеной от прихожей, по всей видимости, было приемной.
Мистер Эллингтон указал мне именно на него.
– Посидим внизу, я приготовлю чай, – сказал он.
– У вас нет прислуги? – удивился я.
Дед фыркнул.
– Приходит два раза в неделю одна женщина. Я позволяю ей работать здесь не дольше трех часов. Этого более чем достаточно. Еду я готовлю сам или посещаю ресторан. Если ты приехал на больший срок, нежели неделя, то увидишь все своими глазами.
Я молча последовал за ним, решив не задавать больше никаких вопросов. По опыту общения с родителями я убедился в том, что взрослые люди умеют ловко уходить от ответов, которые не желают давать, и ребенок, спрашивающий «лишнее», в подобных ситуациях лишь приобретает глупый вид.
– Стало быть, малышка Эбигайл Эллингтон покинула этот мир, – проговорил дед, наливая крепкий чай в большие металлические кружки, местами погнутые. Они представляли резкий контраст со всей остальной обстановкой, и я про себя решил, что они, по-видимому, являются какими-то старыми памятниками семейных воспоминаний. Впрочем, дед не стал мне ничего объяснять, только посоветовал не хватать кружку голыми руками, чтобы не обжечься, и протянул мне салфетку. Сам он, впрочем, подобных опасений не испытывал и ни в каких салфетках не нуждался: несмотря на то что руки его были белыми и ухоженными, они определенно не испытывали боли от прикосновения к раскаленному металлу.
– Моя матушка ушла три года назад, – заметил я. – Отец присылал вам телеграмму, но так и не получил ответа.
– А что тут можно ответить? – возразил дед. – У меня имелась возможность послужить ее появлению на свет, однако я никоим образом не в состоянии был удержать ее на этой земле.
Высказавшись столь странным образом, он отпил чай и замолчал, задумавшись о чем-то.
Внезапно он спросил:
– Сколько лет тебе, ты говоришь?
– Будет четырнадцать в августе нынешнего года, – ответил я.
– Братьев и сестер, говоришь, нет?
– Мистер Эллингтон, – произнес я растерянно, – неужели матушка ничего вам об этом не сообщала?
– Не очень-то я доверяю каким-то там письмам, – отозвался дед. – Мало ли что напишет женщина, да еще собственному отцу. Соврать – не дорого взять, а уж женщины-то точно на такое способны.
Я покачал головой и, смущенный, опустил взгляд. Он засмеялся.
– Никак смущаешься? Поживи с мое да повстречайся с парой женщин, а потом еще произведи дочь на белый свет – тогда и поймешь, что я имел в виду.
– А вдруг я тоже расскажу вам какую-нибудь неправду? – решился я.
Дед откровенно расхохотался, откинув голову назад.
– Ну нет, малыш, у тебя попросту не получится, – он подмигнул мне. – Мужчина лгать не умеет. Сразу глаза отводит, или голос у него меняется. Женщина – другое дело: она живет в собственном мире и любому чужаку, что ступил на границу этого мира, с легкостью дает отпор. Он даже и не догадается, какую штуку она с ним провернула, о да, малыш, такие вещи мужчине просто в голову не придут.
– У мамы было еще двое детей, – сказал я, помолчав. – Один родился мертвым, второй, младше меня, прожил менее года. Вскоре после этого ушла из нашего мира и матушка. Она очень заботилась о нас и невероятно переживала все эти утраты. Не знаю я, что заставляет вас говорить о ней настолько ужасные вещи, – прибавил я дрожащим голосом.
Дед потрепал меня по щеке.
– Ну, ну, нечего заливать тут все слезами, – проговорил он почти ласково. – Ишь что надумал! В твоем возрасте следует уже крепко держаться на ногах. Да, твоя мать что-то писала мне такое про своих новорожденных детей, но я, честно сказать, решил, что она морочит мне голову. Она всегда отличалась обыкновением придумывать какие-то несуществующие обстоятельства и крепко морочила головы своим старшим братьям.
– О своих дядьях я знаю только то, что они уже оставили этот мир, – заметил я в надежде, что дед поведает мне какую-нибудь историю. В те годы я уже считал хорошим тоном знать о родственниках по крайней мере хотя бы общие обстоятельства их жизни и кончины. Впоследствии мое мнение сильно изменилось, но, к несчастью, тогда я уже ничего не мог поделать.