Вечером дед, разумеется, приметил, что я сам не свой, но никаких вопросов не задавал.
Я провел у него в гостях еще несколько дней, однако на улицу старался выходить как можно реже и при первой же возможности вернулся в родной город.
С тех пор мы с ним не виделись. Я не мог заставить себя даже написать ему письмо, не то чтобы навестить. Отец, по счастью, почти ни о чем меня не спрашивал. В те времена его занимали собственные переживания: на работе дела у него пошли скверно, и чем больше он нервничал по этому поводу, пытаясь залить свои печали спиртными напитками, тем хуже и хуже складывались обстоятельства.
Я отдавал себе отчет в том, что, осиротев, скорее всего, останусь неимущим, но судьба была ко мне благосклонна, и отец ушел из жизни хоть и сильно обедневшим, но все же не нищим. Незадолго до смерти он неожиданно спросил: «Как там… старик Эллингтон?»
На краткий миг мне почудилось, что он бредит и что его разумом в полной мере уже управляет смертельная болезнь, но, как выяснилось, я ошибался: хоть он больше и не в силах был подняться с постели, разум его оставался ясным до самых последних минут.
– Вы спрашиваете про деда? – уточнил я. – Но почему он вас вдруг так заинтересовал? Он далеко от нас, и всё это время мы не получали от него никаких известий.
– Да, он такой, – слабо шевельнулись губы отца. – Не пишет писем, не спрашивает о жизни других людей, даже своих близких… Но такое впечатление складывается лишь со стороны, сынок, лишь со стороны, уж поверь мне. Каким-то образом твой дед всегда обладал всеми нужными ему сведениями обо всем, что здесь происходило.
– Как такое могло случиться? – вырвалось у меня. – Отец, вам дурно. Лучше прекратим эти разговоры, они отнимают у вас последние силы.
– У меня и без того уже не осталось никаких сил, – ответил отец немного более громким голосом. – И раз уж я покидаю этот мир, тратить оставшееся мне немногое время на пустое молчание и взгляды в потолок не хочется.
У меня болезненно дернулись губы: в это мгновение отец как будто вернулся к себе прежнему, еще к тем временам, когда матушка была жива и в семье царили мир и покой: я был настолько мал и наивен, что в те дни полагал подобное состояние вечным!
– Сынок, – проговорил отец таким голосом, каким давным-давно обращался ко мне маленькому, – скажи… не случалось ли у тебя странных сновидений? Таких, словно ты переносишься в другое место и против воли отвечаешь на вопросы, которые слышишь как бы издалека, и при том никогда не видишь вопрошающего?
Раньше я никогда не задумывался о подобных вещах, но стоило отцу заговорить об этом, я словно бы из ниоткуда вспомнил несколько похожих случаев. Тогда я счел их просто странными сновидениями, какие порой приходят непонятно почему и мучают человека, пока тот наконец не найдет в себе силы стряхнуть это состояние и вернуться в реальность: какой бы она ни была неприглядной и сколько бы ни заключала в себе трудностей, все ж даже такая выглядит по сравнению с подобным сном чем-то успокаивающим и по меньшей мере понятным.
Особенно остро подобные вещи происходили со мной в те месяцы, когда матушка родила своего последнего ребенка. Я даже кричал по ночам, и родители, глубоко обеспокоенные моим состоянием, в конце концов вынуждены были обратиться к докторам. К несчастью, никакие советы служителей медицины не оказывали на меня должного воздействия. Двое или трое врачей с серьезным видом прописывали мне успокоительные порошки, снотворные отвары, массаж шеи; один, помнится, произнес мрачным многозначительным голосом: «Его спасут только молитвы», после чего отец попросту выставил его из дома и отказался оплачивать ему визит.
Наконец по рекомендации кого-то из матушкиных друзей явился старенький врач с выгоревшими от долгого времени глазами; первое, что он сделал, – вручил отцу визитную карточку, где мелким шрифтом были перечислены бесконечные его заслуги перед человечеством. «Читайте исключительно мое имя, – проговорил он. – Остальное уже не имеет значения. Впрочем, и имя тоже больше не имеет значения». – «В таком случае к чему вы отдали мне эту бумажку?» – осведомился отец, изрядно вымотанный всеми этими визитами и своеобразным – у каждого каким-то особенным – поведением докторов. «Да просто так, – хихикнул старый медик. – Некоторых такая штучка утешает… Вас нет? Хорошо… Это ничего страшного, знаете ли… Кто у вас тут болен?» Он радостно потер руки, словно ожидая получить от хозяев дома какое-то лакомство. Отец сказал сердитым тоном: «Вам разве не сообщили, что нам необходимо оказать помощь нашему сыну?» – «Должно быть, сообщили, – охотно подтвердил старый доктор, – да только я успел обо всем этом забыть… Ну, малыш, иди-ка сюда. Что тебя беспокоит?»