Впрочем, особо закручивать ворот не пришлось: в основном бузили по инерции, не сильно заедаясь – сказывалась общая легионерская выучка, дух римского легиона. Да и воины, пришедшие из Первой центурии порассказали соратникам кое-что о своих командирах, и вскоре Шестая центурия стала одной из лучших.
Почти сразу Марк, оставшись наедине со своим другом и помощником, рассказал ему о ближайших целях их центурии, и в общих чертах описал новое оружие.
– Вот как, значит, – Рем почесал правую бровь, – особое задание, говоришь? Ладно, присмотримся к ребятам, кто на что способен.
Они ещё поговорили о новом назначении, потом перешли на общие темы.
– Как твоя подруга, не бросила тебя из-за потери глаза? – спросил Марк.
– Что ты! У нас, на окраинах, парни со шрамами в большой цене, – улыбнулся друг, – она так гордится моим увечьем, что мне даже неловко становится. Бросила, скажешь тоже! Она спит и видит, когда мы поженимся.
– Ну, молодец, девчонка! А… на меня она не в обиде?
– За что? – удивился Рем.
– Ну, я же подозревал её… тогда, – с трудом выговорил Марк.
– Да что ты! Она девочка простая, бесхитростная, никакой обиды на тебя не держит. А ты как, ну, с женитьбой… Извини, если не хочешь говорить, то и не будем.
– Да нет, ты знаешь, Плацидия выросла из своих детских выбрыков, оказалась вполне адекватной. Она очень хорошо себя ведёт, скорее, как друг, чем как невеста. В общем, когда придёт необходимость, мы с ней поженимся. Но, разумеется, ни о каких любовях речи быть не может…
– Понимаю, – Рем положил руку на плечо друга, сжал его, – всё, центурион, больше о бабах ни слова!
– Принято, опцион! – улыбнулся Марк.
В преддверии приближающейся войны я задумал протолкнуть в Сенате закон об особых полномочиях императора в случае войны. Мне совсем не улыбалось при необходимости принятия срочных решений во время военных действиях вязнуть в спорах с сенаторами, убеждать их, искать компромиссы. Я должен в это время быть единоличным правителем, диктатором в какой-то мере, и, если и советоваться, то только с военными.
Я начал готовить почву для принятия такого закона. Как обычно, написать его взялся Лар Септимий, а мне предстояло на ближайшем заседании этот закон утвердить. К этому времени явных врагов у меня не было, но и явных друзей поубавилось. Очень не хватало мудрого понтифика Льва, который поддерживал меня, и имел очень большое влияние. В какой-то мере его заменял отец Доминик, но недавно он пришёл ко мне попрощаться: новый Папа Гиларий отправлял его в глухой монастырь подальше от столицы. Я ничего не мог поделать – вопросы церковных перемещений и назначений были полностью в компетенции понтифика, тем более, такого формалиста и крючкотвора, как Гиларий.
В общем, со стороны Церкви ожидать поддержки нечего, главное, чтобы её глава не выступил против. Вся надежда была на то, что он не станет вникать в светские вопросы, не касающиеся церковной бюрократии.
ГЛАВА XVIII. ВИЗАНТИЯ ПРОТИВ РИМА
Тяжелее всего Марку приходилось тогда, когда он оставался один, особенно вечером и ночью. Все, кто его окружал – соратники-легионеры, друзья и знакомые видели собранного, сосредоточенного центуриона, воина без страха и упрёка. И только самые близкие – родители и верный дружище Рем, понимали его состояние и догадывались о той страшной боли, которая разъедала его изнутри.
Все свои силы он направлял на воинское дело – помимо обычной ежедневной рутины, приглядывался к своим легионерам, обдумывал, кто из них на что будет способен, какую технику лучше освоит. По вечерам вместе с Ремом они составляли план освоения новой техники, расписание занятий, составляли списки необходимого оборудования.
За систему сигнализации и передачи команд вплотную взялся Рем, с дружеской грубоватостью заявивший своему центуриону: «Не ломай себе голову над этим, не засоряй мозги. Я сам всё продумаю, потом ты только глянешь, может, добавишь чего!».
Всё это успешно отвлекало Марка, но наступала ночь, он оставался один, и вновь ему чудились узоры из кораллов и алых капель на полу, вновь из ослабевшей руки со стальным стуком на пол выпадал гладий, вновь слышался тихий голос: «Любимый, не будь так жесток… Я хочу быть с тобой…». Он метался на своём жёстком ложе, ненадолго забывался тяжёлым сном, часто просыпаясь от собственного сдавленного крика. А утром, собранный, жёсткий и уверенный в себе командир вновь представал перед своими легионерами, ни единым намёком не выдавая перед ними свою боль…