– Я хочу остаться с тобой, – умоляю я.
В этот момент слышно, как открывается входная дверь, приближаются тяжелые шаги по ступенькам, и я понимаю, что буря нас настигла. А когда в твой дом пришла буря, бежать уже слишком поздно.
Мама заталкивает меня в шкаф. Она велит мне остаться здесь, спрятаться и не издавать ни звука, пока она не придет за мной: ни единого звука. Мамины слова звучат устрашающе, но ее лицо очень печально.
– Не смотри, – говорит она. – А если он тебя найдет – беги.
Затем она закрывает шкаф.
Я заглядываю в щель между дверцами. Дом заполняет темнота, над головой слышны раскаты грома, и его тень, длинная и узкая, тянется через всю комнату, от дверного проема до кровати, где она сидит, сложив руки у себя на коленях. Я чувствую ее страх. Он переполняет комнату, проскальзывает под дверцы шкафа, а затем заполняет и меня. Она не будет бороться с ним, потому что в этом мире есть вещи слишком большие, слишком ужасные, чтобы с ними бороться, и он – одна из них.
И вдруг я уже бегу, бегу изо всех сил, как она мне велела.
Вниз по склону к высоким колосьям кукурузы, где я буду маленькой, а он большим, и только я смогу спрятаться. Но затем он настигает меня, обхватывает из-за спины, и его руки держат так крепко, так неумолимо, будто я в смирительной рубашке. Я пытаюсь бороться, однако это бесполезно. Я жду, когда придет боль, она должна появиться в любой момент, этот острый опаляющий удар в спину, ощущение липнущей мокрой футболки, и кровь на его руках. Я знаю, что это скоро придет…
Но ничего не происходит.
Он говорит, чтобы я успокоилась, умоляет успокоиться, однако это не голос монстра. Это умиротворяющий голос, который обволакивает меня, пронизывает и расслабляет. Голос, который говорит мне, что я в безопасности, – что на самом деле не может быть правдой, но он повторяет это снова и снова.
Я уступаю ему.
Я верю ему.
Я перестаю бороться и позволяю своему миру погрузиться во тьму.
– Лив. Пора вставать.
Я медленно открываю глаза и понимаю, что больше я не у себя в комнате и за окном уже светло. В мгновение ока мою сонливость сменяет паника. Если я не у себя, значит, я сделала что-то очень плохое. Я убежала или опять потеряла сознание и теперь нахожусь в больнице или где-нибудь еще похуже…
Забег с раздельным стартом. Я пропустила его или вот-вот пропущу.
Эта мысль заставляет меня резко сесть, пока я пытаюсь разглядеть незнакомую комнату, моргая от яркого света. Первым делом я замечаю Уилла. На долю секунды на его лице мелькает какая-то эмоция, которой я никогда прежде не видела – не презрение и даже не забота, – но затем он крепко зажмуривается.
– Господи, Оливия, – вздыхает он. – Прикройся.
О боже. Я смотрю вниз, а затем на постель, где лежит моя майка, которую я, очевидно, сбросила ночью. Ситуация становится все хуже и хуже.
Я натягиваю на себя простыню, но Уилл уже отвернулся и выходит из комнаты.
– Где я?
– Мы поговорим, когда ты оденешься, – хрипло отвечает он; его голос звучит немного сдавленно.
Я прячу лицо в ладонях. «Боже мой, Оливия, что ты натворила на этот раз? И почему это обязательно нужно было делать с ним?» Я не против оказаться обнаженной. Я могу раздеться почти перед кем угодно. Но не перед ним. Моя майка еще слегка влажная, и, когда я натягиваю ее через голову, по моему телу пробегает дрожь. Должно быть, я бегала, а потом в какой-то момент решила раздеться. Но каким образом это произошло именно здесь? И почему я ничего из этого не помню?
Когда я выхожу из спальни, Уилл на кухне наливает кофе, его плечи напряжены, словно он рассержен. И, похоже, он старается на меня не смотреть.
– Где я?
– В моей квартире. – Уилл поднимает взгляд, протягивая мне чашку, а затем стремительно выходит из комнаты.
Я явно совершила что-то ужасное. Я пытаюсь вспомнить вчерашний вечер… Большое количество алкоголя объяснило бы и то, почему я здесь, и то, почему была полуголой, – но я ничего из этого не помню.
Уилл возвращается и протягивает мне футболку, по-прежнему не глядя на меня.
– Надень это, – говорит он. – Сейчас ты все равно что раздета.
Я оглядываю себя. Учитывая, что майка до сих пор влажная и что она изначально была довольно облегающей, полагаю, это не оставляет простора воображению. И напрашивается лишь одно объяснение тому, что я оказалась в его квартире и не помню об этом.