Я же вскинул табличку:
— Двести тысяч и один камень! Который не любит, когда воруют у него самого.
Моего соперника в семнадцатой ложе, крупного, широкоплечего мужчину с тяжёлыми чертами лица буквально порвало от гнева, он побагровел, вскочил, стиснул перила, заорал вслух:
— Юнец! Ничтожество! Фракция! Назови свою фракцию!
— Отец, отец, — его за предплечье ухватил один из более молодых идущих, что сидели в той ложе. — Успокойся. С ним всё может быть не так просто. Ты уже и так слишком много поставил. Отступись.
— Двести тысяч и один камень — раз! Ах, я снова вся горю. Какие цены, ах, какие цены!
— Так что насчёт вечера и вина? — очень к месту и времени продолжил Седой.
Я напомнил ему:
— Этого как бы не было в плане.
— Иногда план приходится менять, молодой магистр.
А в семнадцатой ложе продолжали яриться:
— Отступить? Ни за что!
— Отец! Но у нас осталось всего триста тысяч.
— Плевать! Я трачу свои деньги. Двести пятьдесят тысяч! Ну, ты осмелишься поднять цену?
— Двести пятьдесят и один.
— Кто знает, красавчик, кто знает? — - услышал я ответ Седому. — Но шанс у тебя есть.
— Триста тысяч!
Я мгновенно перебил:
— Триста тысяч и один.
Теперь Седой отвлёкся от перебрасывания фразами с ведущей и попытался меня остановить:
— Молодой магистр! Это неразумно, тратить такие деньги…
Я отрезал:
— Эта техника мне нужна.
Ведущая тут же подтвердила:
— Триста тысяч и один камень — раз!
Впрочем, в той ложе происходило то же самое:
— Отец! Хватит, если ты поднимешь цену ещё раз, то это уже будут деньги семьи! Мы не можем их тратить!
— Убери от меня руки! Я всё ещё твой отец! Где твоя сыновья почтительность? Четыреста тысяч!
Седой тоже вцепился в меня:
— Леград! Да мысли же ты разумно! За эти деньги можно купить десяток зелий Древних, а не какую-то там технику! Таких техник тоже можно купить десяток на другом аукционе!
— Четыреста тысяч — раз!
Я сбросил его руку с плеча и вскинул табличку:
— Четыреста и один камень!
— Отец! Отец! Остановись! Это слишком дорого! Послушай меня, ну послушай же! Ты достаточно взвинтил цену, заставив этого ублюдка перебить твою ставку. Он молокосос, который сейчас растратил деньги своей фракции. Никто не погладит его по голове за эту пустую покупку. Он ошибся, остановись, дай ему споткнуться на этом лоте! Может, у него, вообще, нет таких денег и окажется в неловком положении. Отец!
— Четыреста тысяч и один камень — раз!
Я чуть развернул кресло, чтобы лучше видеть семнадцатую ложу, закинул ногу на ногу, беззаботно похлопывая табличкой по ладони и не слушая цедящего ругательства Седого над ухом. Я не могу объяснить даже самому себе, почему я веду себя столь нагло и создаю себе врага. Неужели меня и правда задело то «сопляк»?
Ведь действительно, можно было победить в ставках не столь вызывающе и на меньшей цене, не начни я с одного добавленного камня, а накинь хотя бы тысячу. Давно лишённый настоящих схваток, слишком много думающий и строящий планы, я не заметил, как моё странное безумие подступило вплотную и выплеснулось вот этим?
— Ты глянь на него! Хочешь сказать, что так выглядят те, кто влез в долги?
— Отец! Зато в них можем влезть мы!
— Четыреста тысяч и один камень — два! Неужели на этой некруглой цифре эта великолепная битва ставок окончится? Звёздный Клинок, я верю в тебя. Красавчик, а твой господин не пустит тебя по миру? Ну? Ну⁈ Четыреста тысяч и один камень… — ведущая замолчала, давая возможность остановить счёт, назвать цену, но так ничего и не дождалась. — Три! Продано молодому господину из сорок второй ложи! Ах! Какой день, какой торг, какие клиенты!
— Может и пустит. Но в любом случае я сохраню для тебя обещанное вино.
Седой прикрыл глаза рукой и с тяжёлым вздохом сообщил мне:
— Кажется, я только что наблюдал, как будет выглядеть будущее нашей фракции, если ты так вольно продолжишь распоряжаться её деньгами. Нам нужен казначей. Хорошо, что у меня есть подходящая фигура, плохо, что я не уверен, что сумею его убедить.
— Отец! Да ты глянь на его телохранителя. А перед этим он пытался его оттуда утащить. Какие ещё тебе нужно доказательство, что этот сопляк получит по возвращении горячих?
Я недовольно зыркнул в сторону семнадцатой ложи. Как-то он слишком вольно разбрасывается оскорблениями, хотя сам ненамного меня старше. Сколько раз они назвали меня сопляком? Если они вдруг окажутся «теми», то я буду даже рад. Вновь повернувшись к сцене, заметил Седому: