Через несколько минут он встал из-за стола и выразил надежду, что его жена уговорит всех гостей отдать должное угощению, не думая о вреде для фигуры.
— Теперь прошу извинить меня, мне необходимо показать синьоре Пентон то, что Джеймс верно окрестил лугом Боттичелли.
Под неистовый звон цикад, не подозревающих о том, что лето кончается, Шарлотта и граф неторопливо спускались с холма по тропинке, прокошенной в высокой пожелтевшей траве. Она вытянула руку, и колоски трав щекотали её ладонь. Впереди темнели остатки леса, за ними мерцали в послеполуденной жаре горы, чьё подножие скрывалось в тумане. Каждый шаг поднимал волну аромата сухой травы, но сильнее его были мускусный запах бродящего винограда и знакомая вонь силоса. Когда они спустились ниже, Шарлотта уловила другой запах — более тяжёлый, почти невыносимый, слегка гнилостный.
Не доходя до деревьев, граф сошёл с тропинки и опустился на колени в траву.
— Моя мать была подлинной горожанкой, — сказал он. — Она рассказывала мне, что всю жизнь смотрела на траву просто как на траву. Затем однажды, когда переехала в имение отца сюда, в Марке, она увидела, что на одном-единственном квадратном метре травы борются за существование более пятидесяти разных растений. Урок жизни, урок трав. Для нас обоих было трагедией, когда мы покинули это дивное место. В сорок четвёртом году. Мне было двенадцать. Отец перевёз нас в палаццо во Флоренции, унаследованное мамой.
— Потому что во Флоренции было безопаснее?
— Нет, не потому. Отец продал наш родовой дом — тот, что виднеется вдалеке. — Он показал на башни на гребне холма, по которому она проходила две недели назад и где ей было её сокровенное «видение». — Папа не предупредил нас, не объяснил причины. В один прекрасный день он просто протянул мне пятьдесят тысяч лир и сказал: «Я продал дом. Это твоя доля». Менталитет фашиста: для меня продать тот дом было как продать детство.
— Полагаю, вы могли бы его выкупить…
— Нет, он потерян навсегда, теперь он стиснут с одной стороны свинофермой, а с другой — птицефабрикой. — Он неожиданно улыбнулся. — Но к чему вам слушать всё это. — Он нашёл в траве и сорвал изящное растеньице с круглыми зубчатыми листиками, похожими на старинную вышивку. — Черноголовник, салатная травка, — попробуйте! Мать одного из моих детских приятелей любила приговаривать: «L'insalata поп е bella se поп с'е la salvastrella». Что означает: «Салат не салат без салатной травки».
— Видно, вы любили её.
— О да… любил, даже…
Голос его дрогнул, он слегка отодвинулся от неё. Шарлотта была уверена, что он собирался рассказать об этой Женщине, но передумал.
— Теперь крестьяне забывают, что раньше знали. Когда человек, ухаживающий за моими виноградниками, видит, что я собираю дикий цикорий, отвариваю его и ем с сыром, он говорит: «Помнится, моя бабушка делала то же самое». Он оторвался от своего прошлого, как состав от локомотива. Всё оттого, что умерла наша старая система хозяйствования.
— Вы имеете в виду mezzadria?[111] Знаю, она была распространена во всей Центральной Италии… но… это всегда напоминало… феодализм… — Беспокоясь, что подобное определение может оскорбить его, она добавила: — То есть мне напоминало.
— Итальянцы никогда не были способны на демократию. Посмотрите, что творится сегодня! Знаете, в детстве всё, чего я хотел, — это быть одним из крестьян моего отца, которые были укоренены в этой почве так, как моя семья никогда бы не смогла. После войны я научился думать иначе. Наши фермеры покинули землю, едва поняв, что в городе можно заработать больше денег. Город манил их, словно мираж.
— Как вас — сельская местность?
— Да, как меня — сельская местность, дорогая Шарлотта, до тех пор, пока семья жены не купила нам виллу «Роза»… раньше она принадлежала моему дяде.
Он поднялся с мрачным видом. Тронутая, Шарлотта едва удержалась от желания взять его за руку. Она отвернулась, чтобы он не заметил выражения жалости в её глазах. Впереди что-то сверкало сквозь деревья, похожее на воду.
— Там старый бассейн?
— Мать выкопала его в двадцатых годах. Им не пользовались много лет.
— Можно взглянуть?
— Если угодно.
Нежелание, которое она ощутила в его голосе, объяснилось, стоило им войти в остатки леса. Внутри внешнего круга буков теснились высокие тонкие хвойные деревья, борющиеся за жизненное пространство, и свет с трудом проникал сквозь их плотную стену. Земля была рыжей от опавшей хвои, в бассейн, покрытый толстым слоем ряски цвета выгоревшей пластиковой бутылки, впадал столь же болезненного цвета ручей, сбегавший со скалистого склона, — источник неприятного запаха. Земля близ воды была липкой, вязкой. При каждом шаге чмокала, неохотно отпуская туфлю.
— В нескольких километрах вверх по склону располагается свиноводческий комплекс, — пояснил граф.
Шарлотта, заметив, что ковёр игл под ногами кишит многоножками, подавила дрожь отвращения.
— Что с вами, дорогая? Вам холодно? — Он нежно обнял её за плечи. — Тут всегда немного прохладно. Все эти деревья выросли сами после войны. Потому тут так темно.
— Просто… Это глупо, но мне показалось, что я слышала… шёпот, хотя, наверное, это всего лишь… — она подумала, что будет неучтиво, если она скажет о многоножках, — ручей.
— Или призраки, — спокойно проговорил граф. — Иногда мне кажется, что я слышу их — мать и её друзей. У меня сохранились фотографии тех времён, на которых они сидят вокруг этого бассейна на солнышке в купальных костюмах от Шанель, коротко стриженные, загорелые и гладкие, как тюлени. Не думающие о том, что надвигалось. Если сосредоточиться на фотографиях, чуть ли не слышишь, как лопаются пузырьки шампанского.
Его взгляд упал на бассейн, чьи вытянутые очертания повторяли форму океанского лайнера тридцатых годов.
— Жена любит подчеркнуть, что у нас новый бассейн, потому что он построен на деньги её брата, и это она проявила волю и убедила меня в том, что отелю нашего уровня необходим… Я пропал бы без неё. — Он посмотрел вверх, на крохотные рваные лоскуты неба в просветах сосновых крон. — Теперь солнце никогда не падает на бассейн…
Шарлотта обратила внимание, как сильно бассейн нуждается в реставрации. Краска узоров в стиле ар-деко по большей части облезла, а голубые дельфины, прыгающие через позолоченных морских звёзд, едва виднелись над ядовито-зелёной поверхностью. Граф Маласпино поднял с земли несколько камешков и швырнул в бассейн, те с мокрыми шлепками скользнули но ряске.
— Они ничего по-настоящему не понимали, мама и её милые друзья. — (Камешки на секунду задержались на ряске, потом она медленно расступилась под их весом, и они скользнули в тёмную, шелковистую воду под ней.) — Фашизм ещё только начинал чувствоваться.
Он оценивающе посмотрел на Шарлотту глубоко посаженными глазами, словно взвешивал, сколь прочны их дружеские отношения.
— Хотя отец, он понимал, что происходит. И конечно же… — пробормотал он.
Она почувствовала, как её губы раздвигаются в поощряющей улыбке.
— Дорогая, — начал он, — с момента нашего знакомства вы показались мне женщиной, которой можно доверять, которая умеет хранить тайну…
Его исповедальный тон смутил Шарлотту, словно, того и гляди, покажется нечто, чего видеть не хотелось. Ей всё время намекали на него, и достаточно прозрачно, но всякий раз оно, это неясное нечто, в последний момент ускользало за другой угол и исчезало, как шёпот. Она искала способ удержать графа от дальнейших откровений, о которых оба могли бы пожалеть.
— Графиня… — смущённо заговорила она, — она… Такой чудесный ланч… Как вы познакомились с ней?
— Как познакомился?
— Да… это было в Германии или?..
— Нет, мы познакомились здесь, не в Германии. Её старший брат, Дитер, несколько лет перед войной был моим репетитором — и лучшим другом.
— Он познакомил вас… позже?
— Нет… нет… он… умер. Он умер до того, как мы с Гретой встретились.
— Как же?..
— Он… погиб недалеко отсюда во время отступления немецких войск. Так мы слышали. Грета приехала в пятьдесят шестом в Урбино попробовать отыскать его могилу. Тогда мы и встретились в один из моих редких наездов сюда.