Он заметил чёрные солёные следы предыдущих слёз на её щеках, и ему захотелось лизнуть палец и стереть их. Он предложил ей платок, она взяла и громко высморкалась.
— Пошли, Донна, выпьем. Я встречаюсь с Шарлоттой перед…
— Нет… Я, наверно, пройдусь или ещё что. — Только этого ей не хватало, добавочного груза вины перед Сестрой Шарлоттой! — Обдумаю всё…
Она повернулась, и волна её волос прошлась по щеке Паоло, который, быстро подняв руку, окунул пальцы в её пряди. Он любил это ощущение её, эту её текучесть, но она всегда ускользала от него.
— Донна! Эй, Донна! — позвал он, просто чтобы произнести её имя. — Встретимся в шесть в «Репубблике», хорошо?
Она, не оглядываясь, подняла руку в знак согласия и зашагала прочь.
Шарлотта, сидя с Паоло в кафе «Репубблика», слушала городские колокола, звонившие или бившие шесть часов, с задержкой в несколько секунд относительно друг друга. Это был один из часов, когда здесь мистическим образом начинала собираться молодёжь.
— Как вы выбираете, в какое кафе лучше идти? — спросила она Паоло и его друзей. — По местоположению? Постоянным посетителям? Вкусу кофе?
— Очень сложный вопрос, cara, — ответил Паоло, блестя глазами. Вид у него был возбуждённый, предвкушающий. — Один из самых сложных, какие вы вообще задавали! — Он обернулся к девушке, сидевшей рядом. — Маддалена, над этим надо серьёзно подумать, как считаешь?
Девушка, студентка физического факультета университета, улыбнулась, готовая подхватить любую игру, которую он затеял, и ответила:
— Дорогой! И конечно, сперва мы должны исключить себя, зная, что объект исследования не может заниматься этим сам.
— Тогда обратимся к моему отцу.
— Ну, твой отец настолько увлечён футболом, что всё свободное время проводит в «Спортивном баре», с тех пор как мой дядюшка Пьетро установил там большой телевизор.
Несколько минут они подбрасывали в воздух имена родственников и друзей и посылали друг другу, словно лёгкие воланы ракеткой, имена фанатов отдельных футбольных клубов, связанных с определёнными кафе и районами города. Говорили о политических и других, более тонких предпочтениях, связывавших их отцов и дедов. Обсуждали излюбленные кафе журналистов, работавших в местных газетах, «Пезаро» и «Коррьере Адриатикой, и кому эти газеты симпатизируют — левым, правым или ни тем, ни другим. «Вообще никому», — сказал Паоло. Это вопрос местного патриотизма, как они объяснили. Верности своей колокольне.
Игра в словесный бадминтон менялась с ветерком приходов и уходов.
Ушла Маддалена, пришла Анна.
Ушла Анна, пришёл Фабио.
Затем, словно почувствовав растерянность Шарлотты, которая не могла настроиться на переменчивую игру, молодые люди начали исчезать поодиночке, и Шарлотта осталась с Паоло, который горбился рядом на стуле; бодрое его настроение улетучилось. Он несколько раз посмотрел на часы, но не делал попыток уйти.
— Ждёшь кого-нибудь? — спросила она.
— Нет… не то чтобы…
Пёстрая, многоцветная passegiata занимала его не больше, чем её. Он не обращал внимания на проходящих девушек, которые заигрывали с ним — смело и спокойно или хихикая, бросая на него манящие взгляды, но делая вид, что болтают с подружками. Они были для него всё равно что прохаживающиеся голуби, он их вовсе не замечал.
Шарлотта коснулась его руки:
— Паоло…
— Да, cara?
— Если бы я захотела разыскать кое-какие местные семейства, которые исчезли во время войны, с чего мне надо было бы начать?
— А зачем?
— Думаю… думаю, что, возможно, что-то тут такое… таится, если уместно это слово, в этом умалчивании о семьях Сан-Рокко. — Она улыбнулась. — Иными словами, это дело как раз для нашей профессии. Когда я спрашиваю о Сан-Рокко, то последовательно наталкиваюсь на тёмные слои.
— А я эксперт по снятию слоёв старого лака, так? Но что вы пытаетесь раскрыть?
— Сложно сказать — наверно, всё, что сможет помочь этой немой… и Прокопио, если ему придётся плохо. Дело может не разрешиться так просто, как ему представляется, и если он ничего не сделает, чтобы помочь себе, тогда…
Паоло понимающе кивал, лицо его было задумчиво.
— Возможно, стоит поискать на кафедре генеалогии в университете…
— О нет, не хочу, чтобы ты был замешан, Паоло!
Он не обратил внимания на её протест и продолжал:
— Когда в прошлом году я занимался реставрацией портрета, того, на котором лицо было очень повреждено, — помните, я показывал вам его уже отреставрированным? Ну так вот… через факультет я разыскал всех живых родственников той женщины, а также некоторых умерших — там были старые фотографии. Я решил, поскольку других картин с её изображением нет, придать ей некоторое сходство с одним из её современных потомков…
— Ужасный грех, Паоло.
На его лице тут же появилось выражение притворного раскаяния.
— Да, знаю, вы не раз повторяли: «Субъективность — один из тягчайших грехов реставраторов старого типа», так?
Она засмеялась над тем, как, подражая ей, он важно повторил её давнишнее наставление.
— А военные архивы, Паоло?..
— Mio Nonno, мой дедушка, он очень интересуется историей военного Урбино… жутко надоедает разговорами на эту тему, если честно, cara! Лично я даже рад, что он отказался покидать наш старый тёмный и сырой дом и переезжать в солнечный новый, который папа подыскал в той чудовищной меланоме, что выросла за городскими стенами.
Значит, словцо, брошенное графиней, до сих пор язвит.
— Могу я с ним встретиться?
— Он будет в восторге! Зайдите позже на стаканчик чего-нибудь… — Он снова глянул на часы. — А не то, пожалуй, сейчас, до обеда. Потом у нас будет предлог, чтобы уйти, прежде чем он заведёт нас слишком далеко в прошлое. Но берегитесь, спрашивая его о чем-то: там, где можно ответить за секунду, mio Nonno будет распространяться целый день. Да ещё новые вставные зубы мешают ему говорить, так что, наверно, придётся мне быть за переводчика.
Дед Паоло жил за Рыночной площадью, в крохотной квартирке на узкой улочке, прижатой к городской стене и настолько крутой, что мостовая шла невысокими ступенями, а её булыжник, вытертый за столетия, был гладкий и скользкий, словно леденцы, — подобно сиденьям под окнами Каза Рафаэлло. Перед домом, почти перекрывая узкий проход, стоял трёхколёсный грузовой мотороллер с кузовом, полным лука-порея и цветной капусты; когда Шарлотта с Паоло подошли ближе, из-под колёс брызнула тощая, как скелет, кошка.
— У Nonno три комнатёнки на верхнем этаже, — предупредил Паоло. — Я остаюсь здесь, когда мы слишком поздно заканчиваем работать или выпью слишком много… если хватает сил забраться туда! — Он достал старинный ключ. — Не могли бы вы минутку подождать в прихожей, пока я объясню ему, зачем вы пришли? Так мы потеряем меньше времени.
«Прихожая» с единственным, закрытым ставнями окошком была до того тесной, что они едва поместились в ней вдвоём. Шарлотте пришлось прижаться к тёмной каменной стене, чтобы Паоло смог открыть дверь к деду. Старый замок нехотя, с громким скрипом поддался, и Шарлотте почудилось, что она оказалась в узком проходе, ведущем скорее в пещеру, нежели в квартиру. Даже когда Паоло вошёл в гостиную деда, полуприкрыв за собой дверь, она отчётливо слышала раздавшийся в то же мгновение ворчливый голос старика, его речь, неразборчивую и густую, как картофельный суп, и обильно уснащённую диалектными словечками, которых она не понимала:
— Кто такой этот Серафини и почему он расспрашивает о тебе?
— Ш-ш-ш, Nonno, незачем кричать, — ответил Паоло. — Серафини, он что, был здесь?