Петр: Повернитесь спиной.
Старушка (голос ее звучит ровно, с доверием к собеседнику): ...И еще травка есть, хвалиха... Заговорить - ото всего помогает: от зуба, от злого глаза, запоя, тоски - роста в ней лоток, четыре листа, багряной, черный, зеленый, синий, а на стороне по десять листочков... Вода - водица, река-царица.. .
Петр: Теперь лицом.
Старушка: ...Зоря-зарница, снимите тоску-кручину и унесите за синее море, в морскую пучину, где люди не ходят, на конях не ездят. Как в морской пучине сер камень не вставает, так бы у тебя тоска к сердцу не приступала, не приваливалась бы, отшатывалась бы, отваливалась бы, и в новомесяце, в полном, в перекрое, новцовом и верховом, в новорожденном и схожей пятницы... Ты не отец, ты земля мать, ты корень свет, благослови себя взять на доброе дело, на добро...
В темноте движется экран рентгеновского аппарата.
В его свечении, лунном, видны внутренние органы человека, голос был слышен - неясное очертание позвонка, всплески сердца, мерное покачивание легких.
Экран движется плавно, руки рентгенолога в резиновых перчатках ведут его.
Петр стоит рядом, наблюдая больную.
Рентгенолог: Вот тебе чашка, бабушка, пей понемногу.
Старушка: Я и сразу могу. А вот сноха моя...
Петр: Вы пейте, пейте.
Старушка: ...Сноха моя собирает еще кору от дуба, а вот ее дуб молонья свалила, она кору, небесную, разводит на спирте, у вас, может быть, и в больнице спирт крадет...
Врачи следили за движением бария на экране.
- Видишь? Вот она. - Рентгенолог указал на светящуюся точку.
Петр кивнул.
- Одевайся, бабушка.
- Сынок, помоги мне, устала...
Петр осторожно вывел маленькую, ссохшуюся женщину - она, согнувшись, направилась к скамейке с одеждой.
Петр помог ей одеться.
В кабинете полутьма, красный свет.
Вспыхнул свет.
Лицо этой женщины совсем старое, выцветшие глаза слезятся от яркого света, смотрят с ожиданием, надеждой.
- Ну, чего? - спрашивает она.
- Положим вас, бабушка, на операцию, - говорит Петр. Вид у него усталый, как и у рентгенолога, - это не первая больная за сегодняшний день.
Старушка покорно кивает головой и молча смотрит на Петра. Может, он еще чего-нибудь скажет?
- Что у тебя еще? - спрашивает рентгенолог Петра.
- Да вот товарищ ложку проглотил. - Петр опускается на стул.
У двери, на скамье, в окружении двух женщин, видимо, матери и жены, насмерть перепуганных, сидит такой же испуганный человек.
- А вы что здесь? - обратился Петр к девушке, сидевшей рядом с ними, худенькой, в белом платке, повязанном до бровей, с испуганными темными глазами.
- Я жду. - Она плотней запахнула больничный халат и вся как-то подобралась, глядя на Петра.
В дверь просунулась медицинская сестра.
- Петр Алексеевич, вас спрашивают.
- Кто? - спросил Петр.
- Как будто вы сами не знаете, - сестра кивнула на окно.
Петр отодвинул штору.
На больничном дворе стоял Колька, второй пилот.
Увидев Петра, он обрадовался, помахал нетерпеливо рукой, улыбаясь при этом во весь рот - золото коронок сверкнуло на солнце.
- Я сейчас! - крикнул в открытую форточку Петр, явно обрадованный появлением Коли.
Он повернулся и умоляюще посмотрел на рентгенолога.
- Ладно, валяй, - смилостивился он. - Этого, с ложкой, сам гляну. Пришлю снимок.
- Спасибо, - сказал Петр.
И снова столкнулся с девушкой в белом платочке. Она стояла в дверях, не зная, то ли ей идти, а может быть, остаться.
- Да... - Петр как будто вспомнил. - Снимки ее готовы?
- Завтра посмотришь, - ответил рентгенолог.
Девушка не уходила.
- Ладно, давай сейчас. - И девушке: - А вы идите, идите.
Девушка, покорно кивнув, вышла.
В темноте лаборатории они рассматривали еще влажные, сохнущие рентгеновские снимки.
Врач-рентгенолог вынимал их из ванночки (по ним еще стекала вода) и плотно приставлял к белому экрану.
На трех снимках черепа, в фас и два профиля, были видны очертания пораженного мозга.
- Безнадега, - сказал рентгенолог. - По-моему, это уже деструкция костной ткани.
Петр молча рассматривал снимки.
- Если бы только по-твоему... Черт, я как чувствовал, - выругался он.
- Что будешь делать? - спросил рентгенолог.
- Что я буду делать... этого даже у Бурденко не делают... - ответил Петр.
- И не пытались?
- Пытались... и, наверно, пытаются, - ответил Петр. Он снимал на ходу халат, надевал пиджак.
- Могу продемонстрировать, - он достал из бумажника уже знакомую нам фотографию собаки, - аналогичный вариант. Порядковый номер 38. Между прочим, еще живет. Вернее, жил. Сейчас не знаю.
Со двора уже несся нетерпеливый свист Кольки.
Петр сунул фотографию в карман.
- Ну, привет, - сказал он.
Он почти бегом преодолел коридор, выскочил на освещенный солнцем двор.
Бродили больные, сидели на скамейках, играли в домино, общались с родственниками.
Он провожал Кольку к машине. Шли через двор.
- ...Там тебе один нанаец малицу прислал, - на ходу говорил Колька.
- Какой нанаец? - с веселым удивлением спросил Петр.
- Ну помнишь, летали. С отмороженными ногами.
- А-а, надо же!
Коля явно торопился:
- Значит, указания на ближайшую жизнь такие: в четверг берем два отгула плюс воскресенье и на зорьке в четыре ноль-ноль отбываем. Место сбора - общага. Ты, соответственно, все по своей линии утряси и не вздумай слинять. Кого надо, досрочно зарежь, зашей, трубку вставь, верни к сознательному труду, а мы твой подвиг отметим.
- Будет сделано, - ответил Петр.
- Ружье у тебя в порядке? Или как в прошлый раз? Да, насчет спирта не забудь.
- С этого надо было начинать!
- Э нет. Этим мы кончим! - Колька ударил Петра в плечо. - Понял?
Петр проводил Колю до ворот. Там его ждал газик.
- Да! - вдруг вспомнил Колька. - У меня в тумбочке, если уже не сперли, лежит малосольная. Не упускай случай! Привет! - Газик рванул с места.
Петр возвращался в больницу.
День был весенний, таял снег, обнажалась теплая сухая земля. Ходячие больные в ватниках поверх халатов, в зимних шапках разгуливали по двору.