Пробежался до угла. Там продавала женщина редиску и укроп. Редиску он купил и укроп и еще спросил: цветов нету? Цветов не оказалось.
По дороге купил мороженое, батон и какие-то ягоды с лотка.
Сумку он не взял, конечно, и теперь шел медленно, стараясь ничего не уронить.
Приближаясь к дому, он видел окна - свои. Там - Катя.
Катя выходила из подъезда, на той стороне улицы - из тьмы огромного подъезда.
Сашу она не заметила.
Плащ застегнут на все пуговицы.
Она, конечно, была сейчас на этой улице, но в то же время ее здесь уже не было, она лишь присутствовала внешне, собранная совсем для другого.
Саша видел, как она быстро нашла телефон-автомат. Хлопнула дверью.
Звонила она недолго, но перемены в ней произошли очень неожиданные вышла обрадованная, такси искала рассеянно, Сашу не видела по-прежнему никого она сейчас не видела.
Очень красивая - да, очень.
Где она успела так загореть? Белый плащ перетянут поясом. Да, в полном порядке. Видимо, умылась, и все. Свежее лицо. Значит, Петр дома.
Вот и такси.
Она увидела Сашу, открывая дверцу такси, и тотчас ее захлопнула. Замерла рядом с машиной.
На той стороне улицы - Саша, с покупками.
Давно, наверное, стоит.
Судя по всему, давно за ней наблюдает.
Тапочки, шнурки болтаются.
Длинный белый батон, молоко - уронит все.
А коротко ему не идет - надо волосы отпускать, - почему-то подумала она.
Саша помахал ей свободной рукой, удерживая с трудом свертки, молочные бутылки.
И она помахала. Что еще?
Вместе помахали.
Все слова - позади.
Машины мчались мимо них.
Саша махнул - уезжай.
Она развела руками - что делать? - надо.
Он тоже понимающе развел руками, улыбаясь - как вчера в цирке примерно так - и это Кате не очень понравилось, что он так улыбается - как вчера.
Надо ехать, все - домой, домой, это главное, а все остальное несущественно.
Теперь слова - через дорогу - к нему:
- Я дверь захлопнула! - тоже улыбаясь, кричит она. - У тебя ключи есть?
- Что?
- Ключи - как войдешь? Ты взял ключи?
- Все в порядке, - он ничего не слышал, что она там спрашивает, но заранее соглашался со всем.
- Я поехала, - сообщила она. - Звони, звони нам обязательно, ты слышишь?
Он ничего не слышал. Но очень хотел, чтобы она как можно скорее уехала.
А она не уезжала. И Саша не уходил. Они молча смотрели друг на друга через улицу - уже не улыбаясь.
Потом резко хлопнула дверь такси - поехала, исчезла среди других машин.
Саша постоял еще некоторое время напротив булочной.
Он шел медленно, в толпе.
Город все более оживал, прибавилось прохожих - толпы лиц сшибали с ног. Праздный, конечно, вопрос, но куда все они спешили? Отчего один был выглажен и причесан, а другой читал газету на заборе. Отчего у женщины, идущей навстречу, платье розовое, а глаза невеселые. А куда спешит эта девочка - летит - вся жизнь вокруг остановилась и сосредоточилась на том, куда она бежит. И совсем старые люди, опрятные, в чистом, сами вышли на улицу, вышли, чтобы сесть у подъездов, на эти скамеечки, смотрят, смотрят уходящими отсюда глазами на эту жизнь - она уже совсем чужая, - и все же она есть - не иллюзия, не сон - вкус хлеба - теплый еще батон, утреннее солнце.
Саша дошел до той телефонной будки, из которой звонила Катя.
Будка была свободна.
Он с какой-то решимостью, словно боясь пропустить что-то или раздумать, поставил бутылки молока на тротуар, свободной рукой нашел мелочь и быстро набрал номер.
- Петр, - позвал он, и когда тот откликнулся, выдохнул, уже спокойней: - Это я...
- Привет, Саша. - Петр был обрадован и этим голосом, и звонком.
Он лежал на диване, одетый.
Сквозь шторы светило утро, но в комнате был полумрак, горела настольная лампа. По-видимому, она горела всю ночь.
Пепельница. Бутылка воды на полу у дивана.
- Хорошо бы встретиться, - услышал он голос Саши.
- Хорошо бы! Конечно, хорошо! - согласился Петр и сразу предложил: Давай сегодня.
- Давай! - ответил ему Саша. - До вечера.
Петр опустил трубку, откинулся снова на подушку.
Лежа, он стал разглядывать комнату, имевшую вид еще необжитой, в которую недавно въехали после долгого отсутствия.
Множество коробок, чемоданы, ящики в заграничных наклейках, сдвинутая мебель, люстра, прислоненная к стене, и другая, под потолком, обернутая марлей. Ковер рулоном. Какие-то свертки в шпагате. Пыль на всем.
Потом вдруг зазвонил будильник. Петр с недоумением посмотрел на него, вспоминая, зачем, по какой причине, для чего он заведен, и стрелки показывают ровно девять.
А будильник все звонил и в конце концов заставил Петра все вспомнить.
С этого мгновенья все его действия приобрели стремительность.
Отдернул штору, быстро переменил рубашку, посмотрел на себя в зеркало в ванной - не брит - Бог с ним.
На ходу, на лестнице натягивал пиджак.
И в городе, на улице, его не покидал уже этот утренний ритм.
Шел скорым шагом в плотной московской толпе, пересекал улицы, ловил такси, нервничал в очередном автомобильном заторе, когда самые нетерпеливые водители начинают нажимать на гудки и им, в знак солидарности, вторит весь ряд борт в борт стоящих под раскаленным солнцем машин, троллейбусов, пока все скопом не двинутся вперед, стараясь не смять, не задеть каким-то чудом проникших сюда велосипедистов, их хрупкие аппараты с радужно сверкающими спицами колес...
Машина остановилась у речного вокзала.
"Ракета" покачивалась на воде.
Петр сразу же увидел Надю. Она в числе других пассажиров ждала отправления "Ракеты".
Беспечная, легкая. Исчезла красная куртка, сапоги.
Вещи красноречивы. Это платье на ней само говорило: меня только что купили, я нравлюсь, меня приятно носить. Красивое платье, и очень ей шло.
Петр почему-то не решился сразу подойти к ней, хотя с той самой минуты, когда он увидел ее, все, что бы она ни делала, было крайне интересно ему.
А дел у нее, естественно, не было никаких.
Вот ест мороженое. Читает на заборе газету. Смотрит, как парень с причала ловит рыбу и что он поймал.
Просто ходит, сосредоточенная на чем-то своем.
Петр прошел на веранду открытого кафе, сел.