25 января
У меня в батальоне осталось тридцать шесть солдат и пять офицеров. Солдаты на днях будут демобилизованы. В полку осталось еще пятьдесят уже уволенных солдат, они теперь работают по вольному найму, приводят, что можно, в порядок, за что получают паек и пять рублей в день.
Так как штаб полка находится на русской территории в деревне Полуночное, а я все еще стою в Австрии, решил завтра тоже переселиться в Полуночное. Фронта с нашей стороны нет, австрийцы стоят и не наступают. Адвокат говорит: не наступают потому, что солдаты настроены против войны с нами, а также потому, что начальство боится, как бы солдаты не стали большевиками. Говоря последнее, адвокат весело хохотал. Я спросил: почему он смеется? Получил ответ, что австрийские солдаты так привыкли повиноваться, что сделаться большевиками для них невозможно.
— Да и немцы не разрешат, — понизил он голос, — у них расправа быстрая и короткая.
Вот оказывается что! «Большевистская зараза» проникла и к австрийцам!
Последние газеты — киевские мы читали от 9 января. Писем не получаем. Что происходит в мире, не знаем.
«Солдатский вестник» сообщил, что большевики взяли Киев и Украинская рада свергнута. Идут бои еще с какими-то претендентами на что-то. У нас в ближнем тылу появились «гайдамаки» и «сичевики» в опереточном украинском обмундировании с офицерами в погонах. Мы от всего этого отвыкли и встретили их недружелюбно. Странная картина: на фронте — мир, в тылу — война; мы только что освободились от своих офицерских привилегий и начали чувствовать себя без них гораздо проще и, я бы сказал, лучше, а тут же под боком возрождаются какие-то ультранациональные войска с офицерами.
Нужно подаваться домой. Правда, наш командир полка полковник Ищенко против, но чего еще ждать? Фронта нет, армии нет. Он на что-то рассчитывает, чего-то ожидает, но не говорит. Я поставил вопрос об отъезде в самой категорической форме от имени всех шести офицеров батальона. Пришлось Ищенко сдаться. Договорились, что уедем 2 февраля.
Приходил адвокат, настроенный очень тревожно. Он сказал, что 1 февраля австрийская армия выйдет на старые государственные границы, а 3 февраля начнет продвижение на Киев. Я подарил ему несколько стеариновых свечей и две банки консервов и поблагодарил за сообщение. Расстались друзьями, он даже дал мне на всякий случай свой венский адрес.
26 января
Сегодня перебрались в Полуночное. Живем опять все вместе. Так как солдат нет, обед и ужин варим сами по очереди. Получается недурно. Таким образом, сегодня я — командир несуществующего батальона, повар, телефонист и конюх. От командира батальона подполковника Грохольского мне достался чудный англо-араб, похожий на Кардинала, только чуть постарше его годами. Я кормлю его картофелем, сеном, выменянным у местных крестьян на кое-какие вещички, и мочеными сухарями. От нечего делать объездил на своем Угольке (конь называется Уголино, а по-солдатски Уголек) все окрестности, побывал в Дубно и Берестечко. Дубно — красивый, уютный городок, весь в зелени. При въезде в Берестечко у старой, оригинальной архитектуры синагоги меня встретила толпа мальчишек.
— Господин офицер, — кричали они наперебой, — хотите сладости? Есть блондинки, брюнетки, полные, худые, есть русские, украинки, еврейки, австриячки, англичанки, очень дешево!
Я еду молча. Наконец один, чуть ли не самый маленький, ухватил стремя, прижался щекой к сапогу и, заглядывая мне в глаза, громко прошептал: «Есть девочка двенадцать лет, очень развратная». Я с силой дал шенкеля, Уголек ринулся вперед, мальчишка свалился. Вот она война, вот ее последствия: она развратила даже детей, растлила их души!
Ищенко издал приказ, и мы теперь снова именуемся поручиками и прапорщиками. Чего доброго, пройдет неделя — и он введет погоны! Скорей бы 2 февраля!
1 февраля
Адвокат оказался прав: сегодня с утра австрийские войска вышли на старую государственную границу. Мы вшестером уезжаем завтра. Наняли подводу, на которую погрузили вещи. Сегодня последний раз полетаю на Угольке по окрестностям, а затем прощусь с ним, как с другом.