Итак, да здравствует Новый год! Погода стоит отвратительная. Весь день, как гнилой осенью, моросит мелкий дождь. Лед на Стоходе и рукавах покрылся водой. Ходить мокро. А я стою с сотней на позиции, посылаю и получаю поздравительные телефонограммы.
3 января 1917 года
Сегодня, когда ходил днем по окопам, рассматривал свой сотенный участок, расположенный в покинутом «дворянском гнезде». Старые липовые аллеи, заросшие пруды с островками на них говорили о том, что здесь еще не так давно, год-полтора назад, текла другая жизнь. Может быть, здесь жили светлые умы, сильные души, питавшие гордые замыслы. А может быть, все это мое воображение, а жил здесь обычный малообразованный помещик.
15 января
Из третьих батальонов полков формируются новые третьеочередные дивизии. Наш батальон вошел в состав 708-го Россиенского полка 177-й стрелковой дивизии и является теперь вторым батальоном. Командиром батальона назначен штабс-капитан Мякикин, командир двенадцатой сотни. Подполковник Желиховский стал помощником командира полка. На днях будет погрузка. Дивизии предстоит стоять в районе Мозыря. Уедем отсюда — и прощай все, что было. Узнаю ли когда-нибудь и что-нибудь о Нине и Беке? По-братски простился с Шурочкой. Бедная! Страдает, похудела, но стала красивее, лицо потеряло свою детскость.
3 февраля
Почти неделя, как мы стоим в деревне Творичевке, верстах в девяти от Мозыря. Разместились хорошо. Я живу в доме зажиточного поляка.
Вчера был в Мозыре. Обыкновенный уездный городок с преобладанием еврейского населения. Город стоит на берегу Припяти. Окрестности красивы и напоминают горную страну с обилием скал и пропастей, как будто это вовсе не Минская губерния.
Ответа от Нины на первое свое письмо не получил, остальные постигла та же участь. Где Нина, что с ней? Почему не отвечает? Или не может отвечать?
Написал Шурочке. Бедный Шуренок ответил, что ей Ниночка тоже не отвечает. Шурочка решила оставить армию: без Нины и Бека ей живется очень скучно, никак не может привыкнуть к новым людям, хотя «они и очень хорошие», — уверяет бедная девочка. На всякий случай, как пишет она, дала мне свой петроградский адрес.
13 февраля
С почтой дело обстоит неладно. Уже две недели не получаем писем и не читаем газет. Что делается на белом, свете за пределами нашей деревни, не знаем.
В армии начинаются разные строгости. Введены телесные наказания для солдат по суду за самовольные отлучки, дезертирство, невыполнение приказаний и прочее. Что за дикость! Как будто возвращаются времена крепостного права. Чего доброго, еще шпицрутены введут. И это после двух с половиной лет войны, при общей усталости от нее, при недовольстве высшим начальством! Да и можно ли быть им довольным, когда оно насквозь пропитано рутиной, живет прошлым, закрывает глаза на настоящее и не понимает, что котел огромной солдатской массы начинает бурлить. А может быть, введение телесных наказаний розгами и есть ответ на нарастающее недовольство войной? Тогда наше начальство просто неумно: разве можно путем грубейшего издевательства над личностью человека заглушить пробуждающееся в нем сознание? А солдаты такие же люди, так же, как высокое начальство, способны мыслить, так же беспокоятся за свои семьи и в отличие от начальства страдают от их необеспеченности.
И второй вид строгости: офицерам запрещен выезд в город без разрешения командира полка. Все это наводит на грустные размышления, говорит о начинающей проявляться неустойчивости существующего положения. А меры для предотвращения неприятностей, принимаемые начальством, не выходят за пределы мышления гоголевского городничего.
15 февраля
Занятия ведем регулярно и, пожалуй, успешно. Но никто из полка не побывал на них, даже командир батальона Мякинин ни разу не соизволил поинтересоваться ими: раньше все куда-то ездил, теперь же к нему приехала жена, так он сидит с ней дома.
16 февраля
Сегодня получил письмо от Шурочки. Дела у Нины, видимо, серьезные, так как Шурочкино послание написано по всем правилам конспирации. Вот отрывок из него: «Милый Миша! Наш дорогой друг, передавший вам через меня пожелания счастья, сейчас писать не в состоянии. Обязательно напишет вам через меня, как только будет возможность. Он здоров, но сердитые тетки и дядя в буквальном смысле слова не выпускают его из комнаты. Они считают необходимым «избавить его от общения с лицами, недостойными их доверия». Я принадлежу к числу последних. Все это я узнала от одного друга моего отца, человека умного и уже старого. Я думаю, что тетки и дядя скоро утихомирятся и простят нашего друга. Их об этом очень просил его отец». Конечно, из этого письма я не все понял, но главное ясно.