— Ничего, поручик, валяй, не стесняйся!
Когда я начал протискиваться обратно, крышка легла на свое место, солдат снова положил на нее голову, остальные немного отодвинулись от стен.
Поезда переполнены, едут главным образом солдаты и офицеры. Железные дороги не справляются с перевозками. Это показывает, что с фронта офицеры и солдаты правдами и неправдами стремятся в тыл. Армия приходит в движение, не на врага на фронте, а для того, чтобы бросить ненавистный фронт, развязаться с войной, а там будь что будет. Родина, отечество, защита их от врага, Россия — все это превратилось для многих в отвлеченные понятия. Где же ты, офицерская честь, ради соблюдения которой люди кончали самоубийством? Где ты, честь мундира, заставлявшая до конца стоять перед врагом и удерживавшая от дурных проступков? Где ты, честь полка, и вы, боевые традиции? Где вы, преданность своему долгу, верность знамени? Все оставлено, все забыто, все отброшено, как ненужная мишура. Важна своя жизнь, пусть бесславная, опозоренная, презренная, но жизнь.
А вы, кадровые офицеры?! Вам претит сидеть за одним столом с солдатом. Вы тоскуете по «благородиям» и «высокородиям». Нет больше на престоле и «обожаемого» всеми «монарха», и вам кажется, что «взбунтовалась чернь», что гибнет государство, которое теперь вы бросаете, как грязную тряпку, что погибнет культура, к которой вы на самом деле имели очень отдаленное отношение, что наступает «царство грядущего хама». И вы бросили все, за что еще недавно источали так много прекрасных и высоких слов. Что же! Бегите! На большее вы неспособны. Может быть, некоторые из вас лелеют мечту о новой Вандее? Ошибётесь! Народ в своей массе против вас. На кого же вы обопретесь? На самих себя только! Какие методы примените вы, чтобы послать солдат в бой за восстановление осколков самодержавия? Может быть, розги? Это единственное, что вам осталось, так как «святая Русь», «Родина», «помазанник божий» и прочие подобные термины навсегда утеряны или сданы за обветшалостью в архив истории.
Прощайте, беглецы с фронта. Скатертью вам дорога.
В Москве я впервые почувствовал размеры усиливающейся разрухи. Обедал в ресторане Ярославского вокзала. Ел какой-то бульон с курицей и жареного цыпленка и был очень удивлен, когда почтенный, пожилой официант стал завертывать в бумагу полуобглоданную часть курицы, недоеденного цыпленка.
— В чем дело? Для чего вам это? — спросил я официанта.
Тот поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.
— Домой отнесу, господин офицер. Видно, что вы с фронта. У нас в Москве нет мяса, а курицу купить могут только богачи. Вот вы не доели, а мы дома все это приведем в порядочек и сыты будем, — ответил мне официант. Губы у него слегка дрожали. Каюсь, я не очень поверил ему: через вокзальный ресторан ежедневно проходят тысячи людей, которые, несомненно, много не доедают. И по-моему, официант может собрать в десять и в двадцать раз больше того, что не доел я, к тому же более аппетитные куски. Но ради чего он врет? Почему у него дрожат губы? Зачем прикидывается чуть ли не голодным?
До поезда у меня оставалось Целых восемь часов. Закупив немудреные подарки для отца, матери, сестры и брата, я отправился проведать своих землячек, которые все еще учились на курсах. Они мне подтвердили, что в Москве нельзя достать мяса, что все вздорожало, ни к чему «нет приступа», как сказала Маруся Бухтоярова, и на свои скромные деньги они живут очень и очень ограниченно. Они рассказали мне, что их завтрак, как правило, состоит из чашки толокна с молоком и булочек.
— Ты знаешь, это все равно что какао.
Я попробовал это какао и из вежливости согласился, но пожалел своих милых землячек.
Привезенные мной разные деликатесы: пирожные, бутылка неплохого вина и конфеты, естественно, были встречены с восторгом. Мы устроили маленькое пиршество. Обе Маруси не разобрались еще в происходящем. У них проходил тяжелый, последний год учебы, и все время они отдавали ей: слушали лекции, зубрили и работали в «анатомичке».
— Понимаешь, Миша! Буквально дня не видим: с утра и дотемна бегаем и работаем как угорелые. Если бы не воскресенье, ты нас не застал бы. Вот была бы жалость, — искренне говорила Маруся Царева.
Маруси рассказали, что сейчас в Москве эпидемия краж, грабежей и убийств. Все это приняло такие размеры, что население вынуждено организовать нечто вроде отрядов самообороны: жильцы домов попарно по очереди дежурят в подъездах. Но настоящего сопротивления бандитам они, конечно, оказать не могут, так как у них нет оружия. Что делает полиция? Да полиции-то теперь нет! Вместо нее какая-то добровольная милиция. Люди неопытные, среди них много студентов, что они могут сделать? Почему так внезапно вспыхнула эта эпидемия? Говорят, доверительно сообщили мне землячки, в начале революции вместе с политическими заключенными власти намеренно освободили много уголовников, чтобы показать, что революция — это беспорядок и несчастье для жителей. А еще говорят, что во всех этих грабежах и убийствах принимают участие бывшие полицейские. Они остались без работы, хотя на работу на заводы их всюду принимают. Но предпочитают на деньги контрреволюционеров — капиталистов и аристократов — производить беспорядки и терроризовать население.