– Давай поговорим после урока.
После того как класс опустел, Уилл и Гайст сели на высокие табуреты. Дружелюбно улыбаясь, Гайст поставил подошвы ботинок на нижнюю перекладину и положил руки на колени. Между костяшками на его длинных толстых пальцах клочками росли жесткие черные волосы.
– Естествознание – для тебя чужая страна, как мне представляется, – сказал Гайст.
– Где говорят на чужом языке, – кивнул Уилл.
– Несомненно. Но это не просто язык. Это совершенно иная культура. Такая, которая покажется очень странной любому, чья нога впервые ступит в пределы этой страны.
– Но это же очевидно, правда?
– У меня вовсе нет желания вас критиковать, мистер Вест. Я видел, по какому плану вы занимались в предыдущих школах. У вас была геометрия, а биология – всего один год. Ни химии, ни алгебры. Получается, что вы от нас сильно отстали. Кроме того, я обратил внимание, что ваш отец – ученый-исследователь.
– Да, сэр. Нейробиология.
– И его интерес к естествознанию вам никаким боком не передался?
– Я всего несколько лет назад узнал, чем он зарабатывает на жизнь.
– Значит он никогда не приносит работу домой и не обсуждает ее с вами?
– Такого никогда не бывало, – ответил Уилл, но вспомнил, что говорить нужно в настоящем времени. – Он никогда не рассказывает о своей работе.
– Это удивляет. Нейробиология – просто приключенческая дисциплина, – с энтузиазмом проговорил Гайст. – В ней невероятно высоко число открытий и волнующих тем для исследования. Мне бы хотелось верить, что ты унаследовал хотя бы остаточный интерес.
– Может быть, унаследовал, но не знаю об этом. Может быть, это просто рецессивный ген.
Гайст рассмеялся.
– Значит, кое-что о нашем предмете ты все-таки знаешь.
Уилл показал щелочку шириной в миллиметр между большим и указательным пальцами.
– Знаешь, – сказал Гайст, – я твердо верю: прежде чем отправляться в новую страну, очень полезно взглянуть на карту. Позволь, я нарисую для тебя карту. Образно говоря.
С этими словами он подвел Уилла к большой белой доске, висевшей на стене. Уилл чувствовал благодарность к Гайсту за ту доброту, с которой тот откликался на его невежество. Он был полной противоположностью профессору Сангрену, который размазал Уилла по стенке перед всем классом.
Гайст взял указку и нажал на ней кнопку. Яркость доски-экрана увеличилась, а на кончике указки появился огонек.
– Генетика, – сказал Гайст, – это слово имеет тот же самый корень, что и слово «генезис», что означает «зарождение». Начало всех вещей. Отрасль науки, которая изучает роль, играемую в развитии живых организмов двух факторов: наследственности и изменчивости. Признаки, либо унаследованные от биологических предков – наших родителей и их предшественников, – либо приобретенные под влиянием множества природных факторов.
– Природа против воспитания, – сказал Уилл.
– Именно! Вот две философские полярности, определяющие поле нашей деятельности.
Работая указкой, Гайст каким-то образом добился того, что на одной стороне доски-экрана появились слова «природа» и «судьба». Эти слова Гайст обвел кружком.
– Вот тут, – сказал он, постучав по кружку кончиком указки, – будем считать наследственность разновидностью судьбы. Тем, что греки именовали фатумом. Все, что с нами происходит в жизни, предопределено, потому что определения нашего характера заданы заранее пределами того, что заложено в наш генетический код. А вот здесь – другая крайность…
На противоположной стороне доски Гайст разместил слово «воспитание», добавил к нему слова «свободная воля» и обвел их кружком.
– …приверженцы которой утверждают, что люди абсолютно свободны в своем развитии. Им мила мысль о том, что все мы – уникальные существа, и каждый из нас путем эволюции превращается в то, чем становится в жизни, потому что делает такой выбор, благодаря усиливающемуся проявлению характера – независимо или вопреки тому, что записано в нашем коде. Упрощая всё до предела, эти две позиции и все, что находится между ними, и составляют нашу карту.
– Я понял, – кивнул Уилл.
– Хорошо. И как ты думаешь, где мы найдем объективную научную истину?