— Белоручки чертовы! Тесно им, что ли? — с возмущением продолжал Золотухин. — Не любо им, подлецам, что мы своим матросским видом их светлые очи мозолим…
— На черта сдалась вам эта правая сторона? — вступил в разговор Порфирий Ро́га.
— Дело не в стороне, а в том, что нас за людей не считают, — сухо произнес Антон Шаповал.
Увидев меня, все замолчали.
«Неужто нельзя отменить этот солдафонский циркуляр, — возмущался я, поднимаясь наверх. — К чему искусственно возводить между людьми стены, когда их и без того достаточно».
«Скорый» поставили в сухой док. Корпус требовал чистки, и нужно было менять винты. Матросы стали чаще бывать на берегу. Они общались с рабочими завода и порта, ходили к солдатам в казармы и встречались с ними во время увольнений. Не занятые службой под разными предлогами уходили с корабля, чтобы принять участие в митингах, происходивших в порту. Вначале отлучались в одиночку. Потом стали уходить группами. Они посещали Народный дом, где собирались рабочие порта, железнодорожники, городская беднота и солдаты.
Я думал, что с прибытием на родину найду общий язык с матросами, стану к ним ближе. Вместо этого я становился все более чужим для них. Они уходили в сторону. Я шел прежним курсом, не понимая истинного смысла происходящего. С ревнивой болью заметил я, что матросы стали сторониться меня. Как-то раз я пытался вызвать Нашиванкина на откровенность.
— Скажи мне, Дормидонт, что произошло после нашего прихода во Владивосток?
— Ничего не произошло, — сохраняя безразличие на лице, пожал плечами Нашиванкин.
— Вы куда-то ходите, где-то собираетесь, о чем-то своем все говорите, — продолжал я.
— Разное говорим. Больше, конечно, о жизни.
— Я бы хотел знать, где бывают мои матросы.
— Везде бывают, ваше благородие, город большой…
Обычно веселый, жизнерадостный, Иван Чарошников стал серьезен, неразговорчив. Тихий, застенчивый Пушкин старался не встречаться со мной взглядом и как можно реже попадаться мне на глаза. Яков Пойлов смотрел на меня с нескрываемой неприязнью. Тяжелые, недобрые глаза минно-артиллерийского содержателя выражали мрачную злобу. Я знал, что заводилами среди матросов были он и Антон Шаповал. Их теперь слушались не меньше, чем меня.
Хотелось с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Друзей, кроме Назимова, у меня не было. К нему и направился я вьюжным январским вечером.
«Грозовой» стоял у стенки Строительного порта. На причал намело сугробы сухого снега. На них лежали косые полосы коричнево-темной пыли. Колючий, резкий ветер безжалостно сек лицо. По незамерзшей бухте гуляли мрачно-свинцовые волны. Над ними роем летали снежинки, они таяли, коснувшись воды. Становилось жутко от холода и одиночества. Ветер выл многоголосо и грозно. Я поднял воротник шинели…
У Назимова сидел командир «Усердного» лейтенант Штер. Когда я вошел, они читали какую-то бумагу. Назимов крепко пожал мне руку, потрепал по плечу, усаживая в кресло.
— Давно же ты не был у меня, Леша. Забываешь друзей. Нехорошо.
— Ты тоже, Костя, забыл дорогу ко мне, — с обидой проговорил я.
Штер небрежно сунул мягкую теплую ладонь, улыбнулся.
— Прочти-ка это, — сказал Назимов, придвигая ко мне лист бумаги с текстом, отпечатанным типографским шрифтом. — Похоже, опять начинается кутерьма.
На грубой, о желтыми крапинами оберточной бумаге было написано:
Первое: освободить из-под ареста политических заключенных — матросов и солдат.
Второе: удалить из города казаков и отменить смертную казнь.
Третье: дать нижним чинам полную свободу вне службы и разрешить посещение собраний и митингов.
Четвертое: устроить для нижних чинов библиотеки и читальни за счет казны, производить для них выписку газет и журналов.
Пятое: обязать офицеров обращаться с нижними чинами на «вы», отменить титулы вне службы.
Шестое: увеличить матросам жалованье от 5 до 10 рублей, а в плавании до 20 рублей; при увольнении в запас выдавать 50 рублей.
Седьмое: уменьшить срок службы: матросам — до 4 лет, солдатам — до 2 лет.
Восьмое: не посылать солдат и матросов на посторонние работы.
Девятое: офицерам запретить иметь прислугу для домашних надобностей, а также драться и ругаться.
Десятое: нижним чинам разрешить ходить по обеим сторонам Светланской улицы и ездить на извозчиках.