Я готов был поклясться в чем угодно.
— Пройдет три года, и я вернусь к тебе, — горячо проговорил я, — и ты станешь моей.
— Тебе придется искать меня, — сказала Вика. — Окончу гимназию — поеду в село учительницей.
— Я найду тебя, где угодно.
— Как жаль, что уже не повторятся наши прогулки по заливу, — грустно произнесла Вика.
Свежим осенним утром уезжал я из Владивостока. Меня провожали двое: отец и Вика. Провожать Костю Назимова — он тоже поступал в Морской кадетский корпус — пришли родственники: отец — в парадном вицмундире при орденах, мать — высокая, статная дама и сестры-гимназистки. Они были праздничны, торжественно-веселы.
Отец обнял меня на прощание и расплакался. Потом долго вытирал платком мокрые глаза и щеки.
— Не забывай, — сказала Вика, порывисто прижалась ко мне лицом.
На сердце было тяжело…
Через год Вика окончила гимназию и уехала в Спасск, ее отца перевели в Николаевск-на-Амуре. Писать она перестала. Больше двух лет я ничего о ней не знал.
После производства в офицеры я получил назначение в Порт-Артур и выехал сразу же. Я решил вначале заехать в Николаевск, разыскать родителей Вики, а уж потом последовать к месту службы.
Безрадостна была эта встреча. Мать Вики, еще молодая женщина, с тонкой, девичьей талией, говорила о дочери много и как-то непонятно. Ипполит Фадеевич, отец Вики, был краток.
— Викторию осудили на три года в ссылку за революционную подпольную работу, — спокойно сказал он. Но я заметил, как дрогнуло смуглое мужественное лицо. — Извините, пожалуйста, я не поздравил вас с производством, — с неловкостью произнес Ипполит Фадеевич, усаживая меня в кресло. — В последнее время Вика работала учительницей в Спасске, — продолжал он, овладев лицом, — и там распространяла литературу… выступала на митингах…
Мне стало понятно, почему она вдруг перестала писать.
— Я верю, что Виктория делала это не по злому умыслу, а действовала, как подсказывало сердце…
Я не дал ему закончить.
— Скажите, куда сослали Вику? У меня отпуск, я хочу поехать к ней.
— Чтобы добраться туда, нужно десять недель, — горько усмехнулся Ипполит Фадеевич. — К тому же, — голос его сделался суше, — это может испортить вам и службу, и дальнейшую жизнь.
С тяжелым сердцем уезжал я из Николаевска. Пришлось ехать сразу же к месту службы. Вскоре в Порт-Артур приехал после отпуска и Костя Назимов. Мы служили в одном отряде, вместе посещали ресторан «Саратов» и офицерское собрание, ходили на балы и в гости. Воевали тоже вместе. На стоянках, во время крейсерств, в дозорах я носил в душе образ Вики. Когда окончился срок ее ссылки, я написал письмо Ипполиту Фадеевичу. Он ответил, что Вика домой не вернулась и даже неизвестно, где находится.
Я догадался, что она по-прежнему ведет где-нибудь революционную работу и живет, должно быть, под чужой фамилией.
«Скорый», «Грозовой» и «Сердитый» неделю простояли в бухте Новик, в карантине. В Золотом Роге находилось несколько старых миноносцев и ремонтировавшийся крейсер «Аскольд». Корабли, способные плавать, были надолго отправлены в море. Командующий Владивостокским отрядом контр-адмирал Иессен запретил увольнять матросов на берег. В городе и по всему Приморью введено было военное положение. В Приамурском военно-окружном суде на Посьетской шли процессы над участниками революционных выступлений. Судили артиллеристов Иннокентьевской батареи, нижних чинов Сибирского флотского экипажа и матросов судовых команд крейсеров «Жемчуг» и «Терек».
По городу разъезжали казачьи патрули. Из Владивостока было выведено много частей, охваченных революционным брожением. В особую экипажную роту перевели из состава команд военных судов, стоявших в порту, пятьсот матросов и держали под усиленным караулом.
А волнения не прекращались. Неспокойно было на транспортах, в порту, на миноносцах и в минном батальоне, расквартированном в бухте Диомид.
Сойдя в первый раз на берег, я зашел в офицерское собрание. В буфете за столиком сидели два капитана инженерных войск в несвежих мундирах. Они только что приехали из Свеаборга. Проштрафившиеся офицеры, подвыпив, разговорились и рассказали мне о восстании в Свеаборгской крепости. Больше всего меня удивило, что восстанием руководили двое офицеров: подпоручики крепостной артиллерии Коханский и Емельянов.
— Вся Россия бунтуется, господин лейтенант, — моргая красными от выпитого вина глазами, устало говорил тучный капитан с простреленным во время мятежа ухом. — Вот всю ее, матушку, поперек проехали — и везде волнения…