Оба повернулись к нему. Достанко сжал губы так, что они побелели.
— Хорошо, — сказал он. — А что ты предлагаешь?
— Ну вот, сказка про серого козлика, — усмехнулся Поярков. — По-моему, для начала нужно просто потолковать. А там и пойдет само собой…
Они еще долго разговаривали в том же духе, пока не расстались. И все-таки решение было принято: прежде всего нужно позвать Шульгина к гастроному.
Игра жизни
Сережа Шульгин жил с родителями. Его папа — мастер производственного обучения в железнодорожном ПТУ, а мама — закройщица в дамском ателье. Никаких претензий сыну они не предъявляли, считая, что их Сережа ничем не хуже остальных мальчиков. А в чем-то даже лучше: успешно учится, в подворотне не стоит, не курит, не таскает мелочь из карманов — в общем, тихий, добрый парень. Правда, любит поспать. Но они объясняли это тем, что сын быстро растет, а значит, его хрупкий организм требует больше отдыха.
До последнего времени в семье жил еще один человек — сестра Тоня. Шульгин любил сестру. И знал, что сестра тоже любит его. Тоня в глаза говорила ему, что он лентяй и что такие, как он, живут триста лет и даже не умирают, а пропадают бесследно, потому что никто о них после смерти никогда не вспомнит. Тоня училась в университете на пятом курсе, была девушкой начитанной и уж если говорила, то попадала не в бровь, а в глаз.
Но брат не прислушивался к серьезным и важным словам, которые она говорила. Улыбался, молчаливо разглядывая какой-нибудь предмет, например, пепельницу.
— Да что ты все улыбаешься, будто Герасим из «Муму»?.. Хотя нет, до Герасима тебе далеко.
— Почему? — спрашивал Шульгин.
— Потому что Герасим, в отличие от тебя, — красивый человек. Он живой и потому красивый. А у тебя внутри дупло, пустота.
— Почему?
— Потому, что ты слон. Но это лишь по виду. А внутри ты — черепаха. У тебя все черепашье. Ведь стыдно сказать — за всю жизнь ни разу не был в театре! — Она обиженно замолчала. Задумалась. И тихо прибавила: — Одно лишь отличие: черепаха на морском дне в тине лежит, а ты — на диване.
Шульгин зевнул и, словно бы между прочим, пробурчал:
— Борода твоя вчера приходила. Ждала тебя и не дождалась.
— Долго сидел?
— Ага… Я успел выспаться.
— Говорили о чем-нибудь?
— Он говорил, я молчал.
— О чем же он говорил?
— Да все глупости какие-то.
— Ты с ним чаще разговаривай. Он, знаешь, какой умница! Настоящий самородок, талантливый, как бог: в семь дней может мир сотворить, только материал подавай… И какие же он глупости говорил?
— Да все, что тебя любит.
— А ты что?
— А я сказал — было бы за что…
— А потом?
— На диван ко мне подсел и продолжает свои глупости. Говорит, жениться на тебе хочет.
— Правда? — улыбнулась Тоня, покрываясь румянцем.
— Ага. И спрашивает, мол, я не против?
— Но ведь не против же, не против?
— Отчего же… Как ты ко мне, так и я… Вот и сказал, что напрасно он это. Что я бы на его месте не стал… И вообще, не такой уж моя сестра человек, чтобы на ней жениться.
— Какой же ты, — притворно улыбаясь и так же притворно качая головой, проговорила Тоня. — Теперь я о тебе все знаю: ты вредный и ты меня нисколечко не любишь.
— А ты пошла бы за него?
Тоня долго смотрела на брата. Улыбалась. А затем чуть-чуть кивнула и спросила:
— А разве ты сам не догадываешься?
— Да нет, я так. Жаль… И не будет больше около меня человека, обладающего критическим умом.
— Будет, будет! И не один, а сразу два!
Она подбежала к брату и поцеловала его в висок. Закружилась по комнате и присела перед зеркалом…
Вскоре они поженились и теперь жили отдельно — снимали комнату на окраине.
Когда они приходили в гости, Тонин муж — Витя — молча садился в уголок и рисовал в своей огромной записной книжке. То это был парусник, то чье-нибудь лицо, а то просто чиркал бумагу, и сначала было непонятно, что там за жизнь, а потом выяснялось — девушка с косой или пацан, стреляющий из лука.
Приходил отец, здоровался с Витей за руку, несколько секунд разглядывал рисунок, одобрительно кивал, а затем озабоченным голосом спрашивал:
— Ну, как там делишки в Древней Греции?..
Витя, улыбаясь, смотрел на него, не зная, что сказать. А папа тут же приходил ему на помощь:
— Хороши, видать, делишки, раз демократию больше не душат и Олимпийские игры хотят навечно к себе вернуть, а? Умный же народ, щадит свою историю. Не желает в бочку меда — ложку дегтя…