— Мне-то что? — зевнул Шульгин. — Хотя забавная штукенция, с такой сам черт — лучший друг будет.
Зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Кто у телефона? — спросили в трубке.
— А ты кто? — вопросом на вопрос ответил Шульгин, хотя по голосу узнал Достанко.
— Наполеон Бонапарт, — скромно ответил тот. — Со мной еще два наполеона. Решили объявить тебе войну, а потому подходи к гастроному.
— Со слабаками не воюю.
— Хм, кхм, — покашляла трубка. — Придешь?
— Не могу, — сказал Шульгин. — Пока никого нет, вздремнуть хочется, а то учиться заставят.
— Ненадолго, Серый, будь другом. Нам тут без тебя не обойтись.
Шульгин поморщился, представив холодную зимнюю улицу, падающие мокрые хлопья снега и не просохшие ботинки, но собрал всю свою волю и сказал:
— Хорошо, буду.
Повесил трубку, отошел от телефона, сел на край стола и задумался.
«С чего это они стали наполеонами — здоровые же лбы? И зачем приглашают к гастроному? Разыгрывают, что ли? Это же такие деятели! Не поддавайся, Шульгин, блюди неприкосновенность души и тела».
Посмотрел на широкий зеленый диван — так знаток и ценитель живописи смотрит на картину гениального художника, — поблагодарил неизвестного мастера за его труд — надо же изготовить такую удобную штуку! (Шульгин считал, что самым совершенным изобретением всех времен и народов было не колесо, не книга и не телевизор, а такой зеленый, такой откидывающийся и похрустывающий, словно живыми суставами, диван!) При одном взгляде на это совершенство глаза наполнялись туманом, Шульгин терял силы и с непостижимым блаженством принимал горизонтальное положение…
Он прямо со стула повалился на подушку. На этот раз успел даже сбросить тапки, и они мягкими шлепками попадали на паркет.
«Меня разыгрывать нельзя, — думал он. — И вообще, вы живите сами по себе, а я буду сам по себе. Меня ваша суетная жизнь не привлекает — день проживи, а остальное все повторится… Я и без вас обойдусь. И без школы обошелся бы, но что делать, если теперь такую моду взяли… За окнами сейчас и снег, и холод, а здесь — чисто и тепло, и я кладу под ухо свой нежный локоть и слышу, как наполненно и нечасто в нем пульсирует кровь… Вот уж сон крадется из подушки. Такой он весь НИКАКОЙ, без запаха и цвета. Но делает тебя большим, как море. Ты будто на волнах качаешься… Или нет! Как отдельная планета, отрываешься от Земли и уносишься в звездное пространство… Мой друг — ДИВАН, мой брат — СОН…»
Шульгин действительно начал дремать: уже по зеленому лугу, похожему на обшивку дивана, шли белые козы с желтыми бантами вместо рогов, а черные козлы с белыми бантами — чуть в стороне — стояли на задних ногах и нюхали красные маки. За ними поднимались горы, и на вершинах гор торжественно и ярко белели вечные снега.
Снова зазвонил телефон. Шульгин открыл глаза и услышал за дверью голос Анатолия Дмитриевича:
— Сергей, тебя!
— Знай, Серый, мужики так не поступают, — декламировала трубка голосом Пояркова. — Думаешь, если мы тебя уважаем, то нас уже можно за нос водить?
— Ладно, — сказал Шульгин и, троекратно зевнув, направился к вешалке. Он не видел, как ему в спину пристально смотрел сосед…
Герой дня
Ожидая Шульгина, они стояли у гастронома и по очереди бегали на угол смотреть, не идет ли он. Притоптывая от вечернего морозца, вели неторопливую беседу.
— Шульгин придет, а что мы ему скажем? — спросил Поярков.
— Что-нибудь придумаем, — сказал Достанко. — Важно, чтобы он пришел, а там — по обстоятельствам.
— Эх, был бы мотоцикл! — вздохнул Зимичев. — Посадил бы этого Шульгина и как рванул!..
— А много ты уже денег на мотоцикл накопил? — спросил Поярков.
— Э-э… Одиннадцать рублей. И это лишь за полгода!
— Ну, рекордсмен! Через пятнадцать лет ты действительно купишь «макаку».
— Ничего, скоро брат демобилизуется. Работать пойдет, так что вместе купим. А эти, что накопил, я, может быть, ему на Восьмое марта пошлю, ему там нужнее, у него девушка есть.
— А зачем? — спросил Достанко. — Он там сыт, обут, одет. Театр и кино привозят в казарму, зачем еще деньги? А девушка понимает, что он солдат, значит, пока он служит, должна тратиться.
— Он не такой, — сказал Зимичев. — Он не привык за чужой счет.
— Послушай, Зима, — перебил его Поярков, — зачем тебе мотоцикл? Ты ведь после восьмого идешь в автомобильное пэ-тэ-у? А там тебе не только права, но и собственный самосвал выдадут?!