— А почему у меня нет оценки?
— Разве я тебя вызывала? — спрашивала учительница и виновато смотрела на ученика.
— Как же? На прошлом уроке… Еще сказали, что в последнее время моих знаний заметно прибавилось. Так радостно это было слышать, — меня не так уж часто хвалят.
— Да, да, припоминаю… Но, по-моему, я это говорила не тебе, а кому-то другому?
— Нет же, Маргарита Никаноровна, вы это говорили мне. Сказали «четыре». А я вот смотрю в графу, а «четырех» и нет. Куда же подевались мои «четыре»?
— Ну, может, забыла, голубчик. Сейчас я поставлю. Вот, в какую тут графу, в эту, что ли?
— Ага, спасибо! Люблю справедливость!
К этому уже успели привыкнуть, так что ни в ком из восьмиклассников не возникало ни чувства страха, ни чувства вины. То есть первое время, затаив дыхание, ждали, когда кто-нибудь из авантюристов попадется и будет высечен по всем законам справедливости. Никто не попадался. Авантюры стали будничным делом, и вскоре почти весь класс мирно созерцал, как совершается очередной обман.
Но манипуляции с отметками проделывали только самые отъявленные нахалы. Люди покультурнее поступали более деликатно. Когда их вызывали отвечать, они просто не выходили к доске. Маргарита Никаноровна работала недавно, замещала уехавшую учительницу. Она еще не знала всех ребят, и вместо вызванного шел кто-нибудь другой. Получал отличную оценку. Эта оценка тут же ставилась в графу того, кому и тройки много. И все, включая учительницу, были счастливы. Особенно она, радуясь прочным знаниям учеников.
Остальные мысленно произносили: «Не наше дело».
Шульгин, наблюдая такие сцены, молча удивлялся, — уж слишком легко можно было обмануть Маргариту Никаноровну. Она, как ребенок, доверяла всем и каждому. Но это не делало благороднее тех, кому она доверяла, не поднимало выше, а лишь вызывало жалость к ней самой.
Вот и сегодня обнаглевший Богданчик подступает к ней, напирая на стол животом, заикается и твердит:
— Да что же это д-делается? Еще п-позавчера имел пя-ать баллов, а сегодня — пустая к-летка? Ну, куда же д-девалась моя пятерка?
— Когда же ты мне отвечал?
— На той неделе, — врал Богданчик. — Полдоски исписал. Вы и п-поставили пятерку.
— А ты не обманываешь меня? — пыталась улыбнуться Маргарита Никаноровна, но уже брала ручку, чтобы поставить злополучную пятерку. При этом рука ее долго искала нужную клетку.
Никому из ребят и в голову не приходило встать на ее защиту, — настоящая коллективная спячка: одному плохо, а все молчат!..
Радостный, ухмыляющийся Богданчик шел по проходу. Он делал большие глаза, разевал рот, и этот его кураж впервые не понравился Шульгину.
Он повернулся к Богданчику и тихо спросил:
— Гол, да?
— Что?
— Я говорю, ты гол забил. Но в свои ворота…
— Тс-с, — нахмурился Богданчик, — а то и по твоим не промахнусь. Нашелся правдолюбец…
— Ребятки, в чем там дело? — вытянула шею Маргарита Никаноровна.
Шульгин уткнулся в тетрадь и вскоре забыл и Богданчика и учительницу. Весь остальной урок он замирал от блаженства и размышлял над предложением Витковской. Он представил себе занятия хореографического ансамбля: такой же зал, как в школе, только еще более светлый, а ребята — все в национальных костюмах, как Витковская и Головко вчера на сцене. И у каждого обязательно шарф… А кто это выглядывает из-за кулис? Да это же сборная баскетболистов готовится исполнять «Танец маленьких лебедей»…
Щеглы улетели
После школы Шульгин забежал домой и оставил портфель. Заскочил на кухню, схватил кусок хлеба и котлету, затолкал в рот и постучал в дверь соседа.
Анатолий Дмитриевич лежал в постели и принимал порошки. По комнате разбросаны вещи, газеты: пальто почему-то не на вешалке, а на полу, рядом с кроватью.
Клетка, в которой жили Орел и Решка, пустая, и на карнизах их тоже нет.
— Где они? — спросил Шульгин. Он разглядывал корм и блюдце с водой на дне клетки. За кормушкой, в самом углу висело крохотное серое перышко.
— Выпустил по комнате полетать, — сказал Анатолий Дмитриевич. — Я ж их и раньше выпускал, ты видел. Даже когда форточка открыта. Полетают по комнате, на форточке посидят, но чтоб улететь — никогда. А тут не к добру, видать.