— Ничего не понимаю!.. Как бы его проучить? — закусила губу Витковская. — Помнишь, перед Новым годом мы выступали в Центральной библиотеке? Там он умудрился напихать полную сумку книг. Хорошо, девочка одна заметила и сказала, а так — стыда сколько!
— Проучили бы, да у него там мальчики с Лиговки, никто связываться не хочет.
— Вот-вот, все трусливые люди так и рассуждают! — вспыхнула Витковская.
Шульгин и слушал, о чем они говорили, и нет. Он в эту минуту вспоминал литовский танец и все никак не мог вспомнить, после какого движения нужно идти на «ручеек». Обратившись к Витковской, он запрыгал перед ней и, будто крестьянин-сеятель, замахал рукой, разбрасывая на асфальт невидимые зерна.
— После этого «ручеек», да?
Другая бы на месте Витковской зашипела на него, обозвала бы сумасшедшим, но Лариса отступила шаг назад, последила за немыслимыми движениями новоиспеченного танцора и, улыбнувшись Валерию, кивнула:
— После этого, Сереженька. Только ты забываешь обойти Наташу. А остальное все правильно.
Удовлетворенный Шульгин перестал выплясывать и неожиданно сказал:
— Он и мне пообещал, этот ваш драгун.
— Уже? — удивился Валерий.
— А я раньше не знала, кто он такой, — сказала Витковская. — Думала, просто глуповат вообще и толстоват для хореографии. А способности у него есть, хотя конституция и не для танцев.
— Да, он способный, — подтвердил Валерий. — Но танцевать ходит, чтобы лишний жир сбросить. Сам говорил, что родители заставляют. Папа у него шишка в исполкоме, а мама — неудавшаяся балерина. А вообще он с успехом мог бы стать чемпионом по уличной драке!
— Он ведь и с тобой дрался, — сказала Витковская.
— Было, — сказал Валерий. — Помнишь, в прошлом году синий фонарь носил?
— Но ведь ты говорил, что это тебе в хоккее?
— Мало ли что я говорил. Кому интересно признаваться, что тебя поколотили?
Шульгин слушал Валерия и не понимал: как это парень может говорить о собственном бессилии?
«К чему же тогда хореография, искусство, если быть в душе слабаком? Даже в танцах есть партии женские, а есть мужские — не зря же это!.. Значит, и в себе нужно воспитывать мужчину, а не жаловаться, что тебя поколотили. А то выйдет на сцену лев… с душой мышки-норушки…»
— Ах, Обносов! Ах, соловей-разбойник!.. Сережа, а ты не боишься?
— Нет, я быстро бегаю…
Витковская и Головко посмотрели на него и рассмеялись. А Витковская сказала:
— Ну, тогда тебе нечего бояться. В случае чего — поминай как звали! Я-то думала, ты мужественный парень. Но ведь не от каждого Обносова можно убежать, и тогда что?
— Тогда скажет, что играл в хоккей, — ответил за Шульгина Головко.
— Там видно будет, — сказал Шульгин.
— По-моему, лучше фонарь в драке, чем… Ладно, не мое дело.
Шульгин дошел с ними до угла и попрощался. Витковская напоследок сказала, что занятия через день, и подмигнула. А он, услышав «занятия», тут же пошел на «ручеек». Повернулся к своей улице и увидел, что навстречу шла учительница математики Маргарита Никаноровна. Она несла картошку, и ей было скользко и тяжело на засыпанном мокрым снегом асфальте.
Шульгин остановился. Он не знал, что делать. Видел, что ей тяжело, а сдвинуться, чтобы помочь, не мог. Даже сделал шаг за угол. И тут же представил, что кто-то наблюдает за ним со стороны и понимает, что происходит на улице.
Шульгин быстро подошел к Маргарите Никаноровне и взял у нее авоську…
Не всё могут врачи
Ему было радостно возвращаться домой. Он торопился рассказать кому-нибудь о событиях этого длинного дня. Взлетел по лестнице и еще с порога закричал:
— Мама, дай поесть!
Мать приложила палец к губам и сказала:
— Тише, сынок. Не раздевайся. Я вызвала к соседу неотложку, ты выйди на улицу и покарауль, чтобы не искали.
Шульгин заглянул к соседу.
Анатолий Дмитриевич по-прежнему лежал на кровати. Поверх одеяла накинута старая овчинная шуба, в которой зимой он изредка ездил на рыбалку. Рядом с кроватью — табурет, и на нем — чашка и градусник. Но что это? У него разбитое, с кровоподтеками лицо, правый глаз затянуло синим кругом, губы кровоточат, на щеке — темная рана.
Анатолий Дмитриевич усмехнулся и прикрыл глаза. И тут же застонал. Дрожащими пальцами он сжимал край одеяла. Серый, небритый подбородок вздрагивал от напряжения и боли.
— Что с вами? — спросил Шульгин.
Сосед отвернулся к стене. В углу его глаза скопилась крупная слеза — вот-вот скатится на подушку.