— И все-таки надо лечить.
— Не знаю, сынок, я не доктор. Всякая болезнь опасна. Особенно в пожилом возрасте. Иди на кухню, там тебе еда… Ты извини, не могу оторваться от работы — одна знакомая очень просила, чтобы срочно…
— Жаль, если он умрет.
— Пусть живет. Даст бог — обойдется. Это он со страху о смерти заводит. Одинокие люди труднее болезни переносят.
Говорила она все это спокойно, не останавливая работу, и Шульгин понимал ее — в доме уже давно привыкли к болезням Анатолия Дмитриевича.
— Мам, он хороший человек?
Она не ожидала такого вопроса. Повернулась к сыну и опустила глаза.
— По-моему, ничего, — наконец сказала она. — Спокойный, не сварливый. Только вечно задумчивый, словно бы решает для себя трудную задачу и все не может решить. А почему ты об этом спросил?
— Так… Мне кажется, у него есть какая-то тайна.
— У каждого человека есть тайны, сынок.
— А у меня нет.
— Значит, еще будет. Даже настоящая мечта — тоже тайна, ее доверишь не каждому. А почему это тебя тревожит?
Мама отложила материал, взяла спички и закурила папиросу. Выпустила дым и положила сгоревшую спичку в пепельницу.
Шульгин сел на стул и сказал, как о чем-то давно прошедшем, о чем теперь будто бы и не стоило говорить:
— Я сегодня занимался в танцевальном кружке.
— Не может быть!
— Витковская привела… Знаешь, как она танцует? Как настоящая артистка!
Мама помахала рукой, разгоняя облачко дыма, и весело сказала:
— Не может быть… Из тебя танцор — представляю… Я думала, что мой сын в баскетболисты запишется — это еще куда ни шло. Но танцы? Там все такие огненные, жизнерадостные. А ты у нас такой флегматик, что позавидовал бы сам дедушка Крылов. Папа говорит, что из тебя гения не выйдет.
— Из Крылова же вышло.
— Так то Крылов, у него талант! Надо родиться Крыловым, чтобы потом вышел Крылов. А ты, по-моему, так и останешься Шульгиным. Впрочем, если на хороший лад да при настоящем деле, можно и с этой фамилией не ударить в грязь лицом. Ты постараешься?
— Мне и так неплохо.
Она засмеялась и погладила сына по щеке.
— А все-таки, будь я учителем танцев, тебя не приняла бы. Ты такой большой, что из-за тебя других не видно.
— Там иначе думают.
— Думать никому не запрещается, — сказала мама — ей нравилось разговаривать с сыном. — Могу представить: мой Сережа — танцор!.. Кого же ты получил в партнерши? Надю Павлову? Или Максимову?.. Но даже если и так, все равно им нужно быть хотя бы чуточку богами, чтобы сделать из тебя танцора.
Шульгин впервые рассказывал матери о том, что не касалось ни уроков, ни отметок. История его полусонной, полусознательной жизни была так бедна событиями, что теперь, когда в ней что-то сдвинулось, он так разволновался, что даже крикнул:
— Приди да посмотри, как я там выкаблучиваю!
Он покраснел. Мать смотрела на него так, словно ей было все известно, словно она присутствовала сегодня на занятиях хореографического ансамбля.
Папироса в ее пальцах давно потухла — она не прикуривала и не торопилась бросить в пепельницу. Одинокая прядка светлых волос отделилась от остальных и повисла над левой бровью. Большие, широко поставленные глаза казались сухими и властными.
Шульгин отвел глаза — ему показалось, что они чем-то похожи — его мама и Витковская.
— Дерзай, сынок. Не имеет значения, чем заниматься, лишь бы делать на совесть и не без пользы. И чтобы по душе было. Надеюсь, в этом вы с Тонечкой будете счастливее своих родителей. Хотя и родители ваши не жалуются на судьбу… У тебя есть еще два-три свободных года, в которые можно решать, думать, сомневаться. А уж потом надо приступать к делу.
Она отвернулась к машине и тихо добавила:
— Сегодня в ателье Тонечка приходила. По-моему, у них не ладится. Надо будет им на кооперативную квартиру дать. Что это за жизнь в чужом доме?..
В дверь постучали. Вошел врач.
— Извините, — поклонился он маме и попросил Шульгина: — Молодой человек, помогите, а то нам трудно по лестнице…
Анатолий Дмитриевич, уже одетый, лежал на носилках. Правая рука с разжатыми пальцами касалась пола. Санитар поднял ее и положил на грудь. Рука медленно поползла обратно, но Анатолий Дмитриевич прижал ее к животу и не дал упасть.
Вынесли его осторожно, вкатили носилки в кузов, закрыли дверь. Машина пыхнула голубым дымком и скрылась за поворотом.
Шульгин с минуту постоял, размышляя, с какой скоростью мчится теперь санитарная машина и не подкидывает ли Анатолия Дмитриевича на ухабах.