Шульгин сказал:
— Спокойной ночи, — и отправился в свою комнату. Разделся и лег. Но спать не хотелось. Он слышал, как отец на кухне размешивал сахар в чайной кружке, как долго шумела в ванной вода. Затем по коридору прошлепали его домашние туфли, и закрылась дверь в комнату родителей. Из-за стены доносился их разговор.
— Плохо им там, — сказала мама. — Хозяин, у которого они снимают, когда перескандалит с женой, к ним спать идет. Ночует на полу… К нам они тоже не поедут. Нужно что-то думать, может, денег дать на кооператив?
— Дай им… С машиной потом… А теперь дай, пусть строятся.
— Так я и дам, — сказала мама. — Ой, даже к горлу что-то подступило от радости, что можем дать… Ты молодец у меня!
Шульгин почувствовал, как в груди сжалось какое-то колечко, стало трудно дышать, и он повернулся на бок.
Отец
«Спи, Серега, — сказал он себе и тут же снова лег на спину. Прислушался. Рядом на столе тикал будильник. По улице шел трамвай. Его ровный гул врывался в полуоткрытую форточку. — Как там Анатолий Дмитриевич? Спит уже, наверно, в больнице рано укладывают. Завтра пойду к нему, сам попросил… Но о чем толковать, когда сегодня он говорил неправду? И врачам тоже… Вечно скрытный, не то, что мой отец. Этот ничего не таит, радуется, когда есть возможность поговорить об училище, о пэтэушниках. Так было всегда, всю жизнь. И на работу к себе приглашал…»
Шульгин вспомнил учебно-производственные мастерские отца. Они находились рядом с железнодорожным депо, и в детстве Шульгин часто приезжал туда. Ученики-пэтэушники что-то пилили ножовками, сверлили, орудовали напильниками и постоянно бегали на улицу курить. Они и его приглашали с собой, но курить не давали, считали — мал для этого.
Жадно затягиваясь, тут же морщились и сплевывали, стараясь обязательно попасть длинным, как ракета, плевком в какой-нибудь предмет. Иногда спрашивали: «У тебя сеструха есть?» — «Есть», — отвечал Шульгин. «Симпатичная?» — «Я не разбираюсь…»
Ребята посмеивались и похлопывали его по плечам. Кто-нибудь не унимался: «А ты мог бы познакомить нас с нею?» — «Конечно, — говорил Шульгин. — Приходите, когда она из школы явится, сами и познакомитесь. Она всегда радуется, когда к ней приходят».
Они бросали окурки и возвращались к слесарным верстакам. Стучали молотками, скрипели рашпилями, и Шульгин, пока сам ничего не делал, морщился от резкого неприятного шума. Потом привыкал.
Отец ставил его за верстак с огромными черными тисками, в которые зажимал кусок железа. Вручал напильник и предлагал закруглить все острые углы. Он подставлял под его ноги толстую деревянную решетку, а то и две — чтоб было выше, — и уходил к своим ученикам.
Закруглить острый угол было не так-то просто, а Шульгин рьяно принимался за дело. Ему казалось, чем яростнее он будет скрипеть напильником, тем скорее подчинится металл. Но напильник скользил, соскакивал, угол не хотел закругляться, и Шульгин вскоре бросал и шел во двор. Здесь, под солнцем, среди листопада пахло железной дорогой, деловито чирикали воробьи — подчинялись всеобщей работе — и сновали слесари-ремонтники в пропитанных мазутом, словно стальных, комбинезонах.
— Эй, подмастерье, — говорил кто-нибудь из ребят, — ты когда вырастешь, кем будешь?
— Авиаконструктором, — произносил Шульгин давно заученное слово. (Когда-то у них в школе выступал авиаконструктор, и Шульгину понравились модели, которые он им показывал.)
— Хм… Там, наверно, без сопливых обходятся. А вот монтером эсцэбэ ты не хочешь?
— Я не знаю, что это, — говорил Шульгин, уже ожидая, что сейчас ребята грохнут от смеха.
— Самая важная работа на железной дороге. Без этой работы ни один тепловоз и электровоз не выйдет из депо. Или надо по новой стрелочников вводить. На одного монтера эсцэбэ — двадцать стрелочников с дудкой.
Никто из них не смеялся, но Шульгину было непонятно, что такое «монтер эсцэбэ», и он спрашивал. А ему так же непонятно отвечали: «Эсцэбэ — это сигнализация, централизация и блокировка пути». Он тут же повторял эти слова, не понимая их смысла, и говорил: «Нет, пожалуй, я останусь авиаконструктором. Или уж тогда шофером…»
Ребята смеялись и, между делом, спрашивали: «Батя небось часто лупит?» — «Нет, — отвечал Шульгин. — Он веселый, про вас много рассказывает». — «Что же он рассказывает?» — «Что вы загадку придумали». — «Какую?» — «Сам — во, ботинки — во! — Откуда мальчик? — Из пэ-тэ-о. — Жрать хочешь? — Ого!»
Они чуть не падали от смеха — им нравился Шульгин-младший. Выходил из мастерской отец и строго говорил: