— Знаешь что, — наконец сказал он, — чем больше я об этом думаю, тем яснее понимаю, насколько опасное это дело… Где, ты сказал, этот лес?
— Я не говорил. Скажу, когда отправимся…
— Гм… Не доверяешь?.. Давай подождем до утра. Придет Тоня, я должен ей объяснить, что уеду на несколько дней. Я бы поступил некрасиво — сорвался из дома и не предупредил. Кстати, а почему бы нам не рассказать твоему отцу?
Шульгин помотал головой.
— Он всю жизнь подозревал в нем бывшего уголовника. А если узнает, то и разговаривать не станет — сразу в милицию…
— Нет, Сергей, по-моему, ты все страшно запутал. Нужно к этому подойти проще и серьезнее. Я понимаю, что такие вопросы решаются не каждый день, но все же можем и мы что-нибудь решать… В общем так, утром — я у вас. А ты расскажи отцу. Если сам не расскажешь, то придется это сделать мне. Тут не до шуток. Ты рассуждаешь, как ребенок, — раз ко мне хорошо относился, значит, я должен ему помогать. Убийца он, Сережа. Предатель и убийца. А ты решил о нем заботиться. Да его и теперь в самый раз — к стенке!
— Ему, когда началась война, было восемнадцать лет. А во-вторых, он сам себя уже давно поставил к стенке. Я знаю его всю жизнь. И знаю, как он жил все эти годы. Ему нужно помочь спастись, и я помогу.
Виктор понял, что у Шульгина действительно созрел план спасения и золота и Анатолия Дмитриевича, и теперь переубедить его было невозможно.
— Итак, утром я у вас. Часов в семь.
— Я буду ждать…
Шульгин ушел. Но чем ближе подходил к дому, тем яснее становилось ему, что нужно срочно предпринимать какие-то меры. Он и так потерял слишком много времени. Уже рассказал о тайне четверым, и безрезультатно…
После ужина Шульгин отправился к себе и лег на диван. В соседней комнате засмеялись родители — отец рассказывал что-то веселое.
«Сейчас они там закончат, и я позову его. Он разберется, что делать. Мы с ним придумаем… Что придумаем? Поедем в лес? Или все-таки пойдем в милицию?.. Нет, не то, не то…»
Думать о будущем он еще не умел. Легче было вспоминать прошлое, когда он, не обремененный заботами и тайнами, жил наедине с собой. И всегда рядом были эти двое таких разных мужчин — Анатолий Дмитриевич и отец.
Анатолий Дмитриевич интересовался жизнью Шульгина: спрашивал о школе, об учителях, о товарищах. Отец же призывал сына разделить его собственную жизнь, его заботы, удачи и неудачи. Он щедро делился своей жизнью с сыном, тогда как Анатолий Дмитриевич, обрекший себя на существование узника, только наблюдал жизнь других…
«Нет, отец и слушать не станет, чтобы ему помогать… В блокаду погибла его мать, моя бабушка Марья. И его старший брат, дядя Саша, — на фронте. И сам он вырос в детдоме… Не будет, не будет он ему помогать…»
Перед рассветом Шульгин встал с дивана и оделся. Подумал было зайти в комнату соседа и взять из пальто деньги. Но тут же махнул рукой, подошел к столу и взял из ящика двадцатипятирублевую бумажку — мама дала на пиджак к выпускному вечеру. Сунул в карман. Прислушался — в комнате родителей было тихо. Осторожно вышел в коридор и направился в кладовку. Снял рюкзак, надел соседову штормовку, взял фонарик и тихо вышел на лестницу.
«Утром явится Виктор. Конечно, он расскажет отцу, о чем мы с ним говорили. Но я буду уже далеко».
Шульгин вышел на улицу — темно, накрапывает дождь. Людей не видно, лишь в узком переулке застыл черный кузов легковой машины…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Наглухо к дереву
Шульгин поднял лицо кверху, к небу. И только теперь почувствовал, что идет дождь. Капли попали в глаза — он заморгал и опустил голову. Все та же боль в перетянутых шнуром руках. Прикрученные наглухо к дереву, они затекли. В них медленно и тяжело толкался пульс — кровь старалась пробиться дальше по телу и не могла…
Прислушался. Верхушку терзал ветер, и дерево покачивалось, вздрагивало — он чувствовал это спиной.
«Я ничего не вижу, — подумал он. — Может, они что-нибудь сделали с лицом? Ослепили меня, а я не почувствовал?.. Нет, это было бы слишком больно, и я бы знал, что ослеп… Нужно было этих гадов… по одному, пока держал в руках пистолет. Даже когда сбили с ног, нужно было ногами их в рожу, головой в глаз… Где они сейчас? Уходят, убегают, гадюки. Дурак, дурак! Ведь знал же я, кто они. И ждал, надеялся. Как же можно было?..»
Впереди в темноте что-то зашуршало, зашумело, будто кто-то пробирался сквозь густой кустарник.
Шульгин затаил дыхание. Шорох раздался ближе, и он услышал шаги.