— И тогда не пропало. Только бы выскочить. А там — хватит церемониться.
— Нет, пацана я не трону, мы шли только за золотом.
— Тише! Давай скорей…
Голоса затихли. Шульгин выглянул из-за дерева. Впервые в жизни он испугался людей. Он понял, что эти двое ищут его. Постоял. Подождал. Послушал. Освободился от рюкзака и, крадучись, направился в ту сторону, откуда совсем недавно доносились голоса. Остановился, не зная, куда идти… Вот снова заговорили, теперь уже вдали, и разобрать Шульгин ничего не мог.
«За мной следят! — мелькнуло в сознании. — Тише, тише, — приказывал он не только себе, но и своему сердцу, которое с гулом стучало в груди. — Они приехали за мной, они следят!. И хотят выскочить на меня, потому что и так валандались! Бежать отсюда, скрыться, пока они здесь, и бежать!..»
Пригибаясь к земле, он осторожно пошел на звуки, доносившиеся справа от дуба. И вдруг из-за толстой березы увидел двоих. Один — высокий, другой — маленький. Оба в темных брезентовых куртках, в узких зеленых брюках, заправленных в низкие сапожки. На обоих — темные шапочки с желтыми козырьками, над которыми что-то написано красными буквами. У коренастого в руке был топор с черной ручкой, а высокий опирался на толстую березовую палку. Он стоял спиной, и поэтому лица его Шульгин не видел.
Шульгин присел. Он не спускал глаз с незнакомцев. Те пристально оглядывались по сторонам и тихо переговаривались.
«Меня ищут, точно меня. Кого они еще могут искать, не корова же у них заблудилась?.. Какие они оба здоровенные и ладно скроенные. Попробуй справиться с ними…»
Он был уверен, что приход этих людей в лес связан с ним. Но думать об этом было страшно — проще представить, что это случайные люди и что их присутствие в лесу не связано с тайником… «Конечно случайные! Просто туристы, которые даже оделись абсолютно одинаково… Нет, Шульгин, не лги себе. Это полицаи! Это о них говорил Анатолий Дмитриевич. Уходи из леса. Или дождись, когда уйдут они. Если это бандиты, они закопают тебя тут же, в лесу…»
… Теперь, привязанный к дереву, под ливнем он думал о том, что даже тогда, в ту минуту, был счастлив, потому что свободен. Тогда он и представить не мог, что его ждет…
Тайник
До самого вечера Шульгин пролежал под кустом. Поднялся, лишь когда стемнело. Теперь он знал, что всякую минуту здесь могли появиться его преследователи.
Можно было использовать темноту и выбраться из леса. Отказаться от затеи — найти тайник самому, — войти в деревню, рассказать, зачем он здесь, и привести людей. На худой конец, можно было выйти на шоссе, сесть в автобус и сразу же позабыть о лесе, об этих брезентовых куртках и в том числе о тайнике, к которому он так стремился и который теперь грозил ему опасностью.
«Нет! — сказал он и укусил себя за руку. — Нет, ты не сделаешь этого! Ты не выйдешь на шоссе!»
Шульгин понял, что им пыталась овладеть трусость. И если бы он не поборол ее, вышел из леса, этот его поступок вырос бы в постоянную боль, в боль за прошлое, в котором уже ничего нельзя исправить. «Такое себе потом не прощают», — решил он и стал думать, как быстрее подкопать у дуба и, если тайник окажется здесь, как незаметно выйти с ним из леса.
Появилась луна, сгустились тени. Возвышающийся невдалеке дуб стал походить на стог сена. В стороне от него не могла угомониться какая-то птица. Ее суховатый голос хрипел, как заигранная пластинка.
Над лесом, раскалывая тишину ревом двигателей, пролетел реактивный самолет. И хотя Шульгин никогда не был в его кабине, теперь обостренным сознанием увидел ее всю в приборах, стрелках, лампочках и увидел пилота со штурвалом в руках. Пилот даже подмигнул ему, даже сказал: «Спокойно, парень, если что — рассчитывай только на самого себя!»
Это ободрило Шульгина. Несколько раз он подходил к дубу. Слушал тишину. При каждом шорохе или посвисте сонной птицы на голове шевелились волосы. Сбоку на высокой ели что-то поскрипывало и шуршало, будто кривое колесо терлось о ржавый обод. Лес жил своей суровой ночной жизнью, сложной и не всегда понятной даже привычному человеку. Но Шульгин догадывался, что каждый шорох и посвист торопят время к утру, к солнцу, чтобы каждая травинка, каждая веточка и листок обрели свое зримое существование и наполнились звуками дня.
Все еще не решаясь начать работу, он сидел шагах в пятидесяти от дерева — ждал, когда пройдет страх. Но страх не проходил, потому что питали его одиночество и тревога.
Шульгин долго не мог понять, что его тревожит. Наконец понял: он неожиданно для себя приблизился к тому времени, которое называлось коротко: «ВОЙНА». Никто не стрелял, не мчался в танке, не бросался на дзот… Лишь по деревянной дороге, привязав себя ремнем к ящику-коляске, ехал безногий человек. Он отталкивался от земли деревянными колодками, похожими на пресс-папье, и небольшие колеса, утопая на треть в песке, двигали человека дальше и дальше. Только на мгновение остановился он, вытер пот с облысевшей головы и повернулся туда, где рядом с дорогой прервали свой бег вишни и березы и где лежит каменный солдат в расстегнутой гимнастерке с медалью на груди и автоматом в руке. Ноги в каменных сапогах подогнуты, будто подломлены… А рядом — каменный четырехугольный столб, и наверху — четыре каменных журавля. Звезда. И надпись: