«Спасибо, лес, только уж не перестарайся, пожалуйста. Выведи на дорогу, чтобы знать, куда идти. Теперь нужно быть втрое осторожней. Давай, старик, помоги найти твой край!..»
Он долго шел. Вспотел и устал. На рассвете остановился и огляделся. Вокруг, вечные и неподвижные, стояли сосны и ели. Между ними, будто первый этаж, густел кустарник.
Шульгин понял, что не знает, в какую сторону идти.
«Ничего, теперь это мелочь. Главное — сделано, а выйти отсюда — пара пустяков, — успокаивал он себя. — Вот отдохну, лучше соображать стану, а там двину в нужную сторону и выйду».
Прислонился к дереву, сел на землю. Закрыл глаза и подумал, что ему нельзя здесь оставаться, нужно идти дальше…
«Так, наверное, замерзают… Понимают, что спать нельзя, но ничего уже с собой поделать не могут…»
Самый нежный звук
Лес поредел. Стали попадаться невысокие редкие кусты, похожие на пышные однообразные клумбы. Они были такие ровные, такие аккуратные, словно постриженные заботливым садовником. На их ветках набухли пушистые сережки — золотисто-белые гирлянды.
Земля становилась мягче и мягче. Ботинки утопали во мху. Вот уже толстые подошвы шлепают по воде. Дальше начались кочки.
Он остановился и посмотрел кругом. Впереди слышалось кряхтение лягушек. Туда путь был закрыт — болото.
Шульгин поправил рюкзак и повернул обратно. Встревоженные птицы суетились рядом, перелетали с ветки на ветку — уводили от гнезд. Одна из них, маленькая и самая бойкая, вилась почти у лица, что-то трещала на своем языке, и было видно по всему — недовольна.
— Кыш! — махнул он рукой. Но птица не унималась. Лишь на мгновение садилась на ветку и нахально глядела в упор, словно готовилась к драке.
— Не ругайся, малявка, лучше выведи на дорогу, — попросил он.
Но птица уже достаточно увела его от гнезда, а потому особенно громко свистнула напоследок и тут же пропала.
Он пожалел, что остался один — хоть птица, а все же попутчик.
«Дикие птицы — не то, что домашние, — думал он, вспоминая соседских Орла и Решку. — Домашние общительные, веселые и пели звонкие песни. Правда, из этих песен нельзя было понять — радостно им или грустно».
Часто сосед выпускал их. Они долго летали, а если и садились, то почти всегда на металлический карниз, который держал шторы.
— Не бойтесь, крохи, — говорил Анатолий Дмитриевич, насыпая корм. — Хоть вы и в неволе, а все ж свободнее, чем я. Вас-то я могу выпустить в любое время. А вот меня уж выпустить невозможно…
Шульгин не понимал, о чем говорил Анатолий Дмитриевич, а потому лишь улыбался…
«Что с ним теперь? Может быть, он уже пошел на поправку и жалеет о том, что рассказал мне? А вдруг Витя и наполеоны, узнав, что я исчез, ударили во все колокола, и там уже ищут меня? Уже добрались до Анатолия Дмитриевича и требуют, чтобы он рассказал?.. Скорее из этого леса. Домой! Там родители сойдут с ума!..»
Наконец Шульгин вышел из болота снова в лес. Под ногами была твердая земля. Он нашел кусты погуще, сел и привалился к молоденькой елке.
«Хоть бы один человек, — подумал он. — Хоть бы домик лесника. Можно было бы позвать на помощь… Но где-то здесь ходят эти ублюдки. Крикнешь, а они тут как тут!. Наполеонов бы теперь. С ними все просто, отличные парни! Поярков рассказал бы о своих фотографиях. Или о том, как купил вспышку «Чайка» и пошел в Эрмитаж снимать американскую выставку. Вспышка там стала пищать, а служители Эрмитажа чуть не выставили его вместе с «Чайкой». Пришлось прекратить «безобразие» и отправиться в магазин, где он ее приобрел. Там ему популярно объяснили, что все правильно, «Чайка» и должна иметь такой дефект: когда работает на маломощных батареях — всегда пищит…
Да, с наполеонами совсем не то, что без них. Мучайся теперь и проклинай себя… Ну, нет, все было не напрасно! Надо уважать свои поступки. И не ныть при первых трудностях. Подумаешь, блуждаю по лесу. Да ведь не бесконечный же он, этот лес. К тому же редкий пошел, весь истоптанный — вон сколько тропинок. Значит, скоро найду путь и выйду. Зато главное уже сделано — я нашел золото, и теперь остается лишь выйти с ним на дорогу!»
Солнце пошло к закату. Потянуло сыростью и холодом, а он все никак не мог подняться, не мог превозмочь усталости, чтобы идти дальше. Хотелось лечь на спину, вытянуть ноги и слушать, как медленно затихают птичьи голоса. И среди этих угасающих звуков особенно громко и тоскливо раздается голос одинокой кукушки…