- Да, уже из отпуска… В Петербург, - ответил Сергей и поинтересовался скорее из вежливости, чем из любопытства: - А вы?
- Дела, дела, милостивый государь,- развёл руками Никитин. – В такую погоду, конечно, лучше дома сиживать, да что поделаешь? Еду, так сказать, по рыбным делам: решил развести форель. Говорят, в Ропше прекрасные результаты даёт.* Вот, направляюсь туда в надежде на выгодную сделку, — объяснил он.
- Да, да, - рассеянно отозвался Сергей и посмотрел в окно, не зная, как продолжить совершенно ненужный ему сейчас разговор.
- Господин офицер, вот ваш ужин, - перед ним, наконец, появился половой. ** - А вы, сударь, что изволите? – уставился он воспаленными мутными глазами на графа, терпеливо ожидая, когда тот соберётся с мыслями и выберет что-нибудь из скудного меню.
- Так-с… О!... Так-так, - невнятно бормотал Никитин, с недовольством изучая потертый серый листок бумаги с плохим шрифтом.
- Ну, вот что, братец, - граф оторвался, наконец, от чтения и недоверчиво посмотрел на полового, – принеси-ка мне ухи… Есть она у вас?
- Обижаете, сударь, - ухмыльнулся парень и смешно дёрнул синеватым кончиком носа.
- Да, и ещё… вот написана наливочка малиновая… - добавил Никитин, вопросительно взглянув на него.
- Малиновой нет-с, - лицо полового приобрело строгое выражение.— Рябиновой не изволите-с?
- Ладно, давай рябиновую, - кивнул Никитин.
За ужином граф разговорился. И поскольку Поликарп Иванович говорил много и долго, при этом совершенно не нуждаясь в собеседнике, Сергею не пришлось особо стараться, чтобы поддержать беседу. Время от времени он просто кивал головой и с заинтересованным видом смотрел на Никитина.
- Значит, опять оставили вы тётушку одну?.. Чудесная женщина… Но поймите, Сергей Владимирович, для ведения хозяйства нужен мужчина, - Никитин сделал паузу и выпил очередную рюмку наливки. – Вы согласны со мной? Марья Фёдоровна, конечно, обладает многими, прямо скажем, неженскими качествами… Но любая женщина, даже такая, как ваша тётушка, имеет слишком много мягкости. А мягкость вредит в делах.
Он продолжал рассуждать, но Петрушевский уже не слушал его. Сергей вновь погрузился в воспоминания, воскресив в памяти эпизод из своей отпускной жизни.
***
Возвращаясь с рыбалки, Сергей увидел у крыльца толпу мужиков. Они о чем-то громко переговаривались между собой и с недовольным видом размахивали руками. На крыльце стояла Марья Фёдоровна, её лицо раскраснелось то ли от жары, то ли от гнева, который исходил от всего её царственно-грозного облика. Она внимательно слушала управляющего, ничем не приметного человека, одетого в добротный кафтан и лаковые, начищенные до блеска сапоги.
Заметив племянника, Марья Фёдоровна воскликнула:
- Вот, Серёжа, полюбуйся, что мужики-то удумали! Да ты поди сюда… - и обращаясь к управляющему, приказала: - Ну-ка, Василий Лукич, расскажи барину…
Сергей, проходя сквозь толпу, заметил косые взгляды, бросаемые на него со всех сторон, и впервые в жизни ощутил злобу, которая относилась непосредственно к нему. На войне он ненавидел врага и знал, что в свою очередь вряд ли может рассчитывать на любовь французов. Но там – на войне – такое положение вещей было вполне естественным, без этой взаимной ненависти никто из сражавшихся по обе стороны солдат просто не представлял себе войны. Эта ненависть не направлялась на кого-то конкретно, а была почти абстрактным чувством, поражающим всех и, вместе с тем, не относящимся ни к кому. Тогда Петрушевский и представить себе не мог, что когда-нибудь ощутит ненависть так близко и непосредственно, причём именно в тот момент, когда меньше всего будет этого ожидать.
Пройдя через толпу, Сергей остановился у крыльца и, глядя снизу вверх, выжидательно посмотрел на управляющего.
- А что тут рассказывать? – разводя руками, послушно затянул тот, - они, барин, поля господские косить отказываются…
- Ты, Василий Лукич, ври – да знай меру! – донёсся в ответ из толпы хрипловатый голос.
От крестьян отделился один старик. Его лицо почти полностью скрывала густая борода с проседью и длинные усы. Лишь карие глаза, светившиеся житейской мудростью и смекалкой, смотревшие вокруг с молодым задором, выделялись на тёмной коже. Сергей решил, что этот старик, должно быть, у мужиков за старшего, так как, едва бородач заговорил, они сразу послушно умолкли и расступились, пропуская его поближе к крыльцу.
Старик подошел к Сергею и, смело глядя то на него, то на Марью Фёдоровну, повторил:
- Знай меру…
Во всей его широкой, не по возрасту крепкой фигуре угадывалось нечто своеобразное, выделяющее его среди других.