— Зачем ты его накрываешь?
— Чтобы упрело как следует.
— А без душегрейки не получится?
— Нет. Ему тепло нужно.
Старик произнес слово «тепло» многозначительно, и Петринский подумал, что это ответ на его вопрос. Но все-таки повторил:
— А что произошло потом?
— Подходили на собственной закваске. Нелегко было.
— Именно это меня и интересует, бай Стефан!
Прибираясь в кухне, чтобы гостю было приятнее и удобнее, старик долго молчал, надеясь избежать разговора. Но писатель решил, что напал наконец на золотую жилу. И поэтому продолжал задавать свои вопросы с той же глуповатой и претенциозной настойчивостью.
— И все-таки, неужели всё было гладко?
Старик рассмеялся в голос, да так, что видна была вставная челюсть с каким-то голубоватым отливом. Петринский смотрел на него со все возрастающим удивлением. Но старик снова уклонился от ответа и подошел к окну.
— А солнышко-то какое! — сказал он. — Люблю такую погоду: ядреную, здоровую, морозную…
Но потом сдался и начал рассказывать:
— Однажды вот так же зимой окружили мельницу, только дело было ночью. Месяц светил — не нарадуешься!.. Целое подразделение жандармов прибыло. Заколотили в дверь — открывай, мол! Я молчу, делаю вид, что сплю и ничего не слышу. А они в конце концов вышибли дверь прикладами и вломились. Подняли меня с постели и, чтобы выместить злобу, выгнали во двор в одном белье. Целый час держали на морозе, пока шел обыск. С тех пор и мучает меня ишиас.
— И что нашли?
— Ничего.
— А было что искать?
— У меня всегда ЧТО-НИБУДЬ да было!
— А что было в тот раз?
— Племянник, сын моей сестры, и один парнишка, доктор…
— Ну?
— Сделал я для них под речкой тайник с входом и из мельницы, и снаружи… Течет себе вода наверху, над головами, а они сидят в тайнике. Разве найдешь!
— А потом?
— Привели меня в село продолжать беседу в подвале общины. Долго беседовали, пока не сорвали злобу…
— Ну и как, сорвали?
— Да видать, что нет…
Старик смахнул ладонью слезу. Объяснил, что глаза-де слезятся от солнца. Видать, мужское достоинство было для него прежде всего. К чему ворошить старое, зачем беспокоить живых, разве мало нынешних забот? Так рассуждал старик, глядя в окно. Но писатель не унимался, все бередил незажившие раны, донимая его вопросами:
— А что было потом? После победы?
— Что было… Одни радовались, другие плакали!
— Кто радовался и кто плакал?
Этот вопрос показался старику смешным, и он снова засмеялся, даже не прикрывая искусственных челюстей и воспаленных десен.
— Много хочешь знать, парень!.. Сколько тогда тебе было лет?
— Пятнадцать.
— Хороший возраст… Моему племяннику было семнадцать, а он уже ходил с винтовкой… Мы дали ему манлихерку, больше его самого… Иногда он приходил ко мне на мельницу, после партизанской акции, и все мне советы давал… А его мать, бедняжка, дрожала, как бы чего не случилось.
— И случилось?
— Случилось… Только позднее… Потому-то сейчас она и выжила из ума… А была умной женщиной, учительницей…
Петринский лихорадочно строчил в блокноте. Ему казалось, что он уже нащупал самую жилу, и не переставал спрашивать:
— Как всё это произошло?
— Что ЭТО?
— То, что было потом… Недоразумение.
— Ты это называешь недоразумением?
Глаза старика стали красными. Руки дрожали. При свете дня на его лице выделялась каждая морщинка, видно было, как дрожали обветренные губы и старику не удавалось сказать что-то очень важное. В конце концов он как будто сумел это сделать, но Петринскому трудно было догадаться, что это могло быть.
— Ты слова-то взвешивай, — наконец выговорил старик, — а то такое наворотишь!
— В каком смысле?
— В словах ведь и завязнуть можно.
— Да, ты прав.
— Тогда и не поймешь, кто прав, а кто крив!
— Чудесная мысль!
— Снова начинаешь!.. Сказал тебе, не торопись…
Старик снова замолчал. Теперь надолго. Петринский решил не форсировать события и принялся перечитывать записанное. Но, перелистывая исписанные страницы, вдруг увидел, что ему чего-то не хватает.
— Узловые моменты! — вскричал он. — Скажите что-нибудь об узловых моментах!
Старик удивленно глянул на него, пораженный голосом, которым были произнесены эти «узловые моменты» — слова, которые ему ничего не говорили. И у него зародилось подозрение, что этот «следователь» старается подвести его к признанию того, в чем он не признавался и самому себе. «Узловые моменты!» Что бы это значило? А может, затянутый узел нужно разрубить? Но только кто это сделает?.. Его племяннику было семнадцать лет, а этому парню пятнадцать, когда топор разрубал затянутый узел… Один из них был с винтовкой, которая была больше его самого… А другой?.. Что носил другой?.. Старик подозрительно посмотрел на потрепанный блокнот. Глянул и на бакенбарды. На продолговатое конопатое лицо. На поредевшие волосы. Посмотрел и на его руки: на них не было узлов, они были покрыты блестящими рыжими волосами.