Петринскому стало немного неудобно за то, что он задает такие вопросы. Ему вспомнился 1940 год. Стадион «Юнак», белые футболки, учебная винтовка, стрельба по мишени, маршировка… И значок цветов болгарского флага: бело-зелено-красного. А над ним — лев. Что еще? Вспомнилась и перестрелка камнями в Коневице, недалеко от отцовской бакалейной лавки… Вспомнился и какой-то заключенный, которого вели двое конвоиров. Они шли по середине улицы Царя Симеона. Камни летели со стороны скверика у церкви св. Николы. Хулиганы скрывались в кустах. Кричали «Бог и Болгария» и пытались запеть какую-то песню. Пятнадцатилетний парень вышел из отцовской лавки с большой гроздью винограда в руке. Он бросал виноградины прямо в рот и, жуя, кричал заключенному: «Бог и Болгария!» Но потом камень попал ему по коленке и он, хромая, пошел в скверик, чтобы посмотреть, кто его кинул, и присоединиться к тем, кто пел и кричал «Бог и Болгария!». Но неожиданно оказался среди других людей. Кто-то держал речь, хрипло выкрикивая: «Долой фашистского зверя!» Петринский подошел, держась за колено. «Тебя ударили фашистские молодчики?» — спросил его кто-то. «Да, — ответил он, — камнем». — «Бандиты! — возмутился незнакомец. — Но ничего, пройдет. Давай послушаем оратора!» Петринский выпрямился и начал слушать. Его охватили дурные предчувствия, и он начал пугливо озираться. И не обманулся. Через несколько минут за сквером послышались полицейские свистки, конский топот по булыжной мостовой. Толпа разбежалась, скрылся и оратор. А Петринский пересек улицу и хотел было вернуться в отцовскую лавку, но не успел. Жандарм настиг его и на всем скаку хлестнул плетью по голой шее пятнадцатилетнего парнишки. Это было пострашнее, чем камнем по колену. Плетка была со свинцовым шариком, который ударил его в челюсть и выбил зуб. Петринский ничком упал на мостовую. Конь взвился на дыбы, чтобы не раздавить его, тонко заржал и умчался. За ним понеслись и остальные. Верховые жандармы размахивали обнаженными шашками. Петринский пересек опустевшую улицу и ввалился в лавку. Ящик с виноградом рассыпался. По тротуару катились красные помидоры. Петринский начал их собирать, но тут один из тех, кто пел «Бог и Болгария!», схватил его за руку и потащил помогать жандармам. Петринский едва от него отвязался. Вернулся домой. И только тогда увидел, что изо рта у него идет кровь. Ему было стыдно показаться родителям, хотя через несколько лет этот удар камнем по колену и жандармской плеткой со свинцовым шариком, обвивающейся вокруг шеи, станут солидным активом. И гордостью, конечно. Камень и свинцовый шарик будут фигурировать в личном деле писателя как неопровержимое доказательство его сопричастности борьбе.
И потому сейчас, расспрашивая бай Стефана об «узловых моментах» в его жизни, он считал, что имеет право ковыряться в ранах истории. Плетка жандарма и камень легиона, ударивший когда-то его по колену, были не только его алиби, но и живым обвинением тем, кто убивал. Да, он имел право. Он тоже страдал. Он тоже мучился. И его жизнь висела на волоске. Потому-то сейчас, строча в блокноте вопросы и ответы, комментарии и размышления о смысле борьбы, он задал и свой последний вопрос:
— Скажи все-таки, товарищ Чукурлиев, доволен ли ты пережитым в жизни? Ты счастлив?
Бай Стефан снисходительно усмехнулся. Может, он и не разозлился бы, не задай Петринский еще одного вопроса, который, по его словам, имел логическую связь с первым:
— …И если бы тебе предложили повторить жизнь сначала, ты бы согласился прожить ее еще раз?
Старик ответил не сразу. Почесал свою поседевшую голову, посмотрел на руки — опухшие, с обломанными ногтями, — замигал, ослепленный льющимся из окна ярким светом, и в свою очередь спросил:
— Что ты хочешь, сказать? Чтобы вернулось прошлое? Фашистское?
— Нет!
— Вот и я говорю: НЕТ! Пусть все остается на своих местах… А о возврате и речи быть не может!.. Нет, не хочу я, чтобы вернулось прошлое!
Петринский поставил три больших восклицательных знака с вопросительными в конце. Потом закрыл блокнот и сунул его в карман. Попросил разрешения взять с собой КНИЖКУ, но бай Стефан ее не отдал, она была у него единственная. Писатели и журналисты грабили его таким образом уже тридцать лет. Ему больше не хотелось, чтобы его грабили. Кого интересуют данные — пусть переписывает. Кто хочет учиться, пусть учится. Петринский снова достал блокнот, но в этот момент дверь открылась и на пороге появилась Марийка. Сняв с головы платок, она объявила голосом театрального вестника: