Вторым человеком, не имевшим в «цехе» определенного места, был ОН. Евдокия неоднократно пыталась втянуть его в коллектив, но безуспешно. Петринский был неуловим! Непокорен! Это был просто невозможный человек! У него, видите ли, было свое искусство, своя неприкосновенная территория!
И ей пришлось от него отстать.
Она свыклась с его постоянным отсутствием и уже почти не считала членом семьи, кроме случаев, когда ей были нужны деньги для больших покупок. Она приучила его ежемесячно давать отчет о полученных гонорарах, хотя иногда ему удавалось кое-что скрыть, так как ей было довольно трудно уследить за всеми газетами, в которые он давал материалы. Иногда случалось даже так, что она узнавала о новом рассказе или статье от коллег по работе, и тогда в доме не было жизни от долгих объяснений и скандалов. Петринский лавировал, но никогда не мог обмануть свою проницательную супругу. С карандашом в руке она вела подробный и точный счет домашних приходов и расходов и всегда великодушно оставляла в графе «карманные деньги» некоторую сумму на сигареты и кофе. Петринский был благодарен и за это. Он коварно посмеивался и старательно прятал гонорарные счета, на которых были отмечены все его поступления.
В известном смысле Евдокия имела основания не доверять ему. Потому что если бы не она со своей учительской зарплатой и организаторским талантом, приобретенным еще на школьной скамье, семья уже давно потерпела бы крах. Они бы уже давно по шею завязли в долгах и бедности. Давно бы рухнуло и распалось гнездо, в котором все собиралось ценой стольких усилий — соломка по соломке и так год за годом! Да они просто-напросто давно бы развелись! А этого Евдокия допустить не могла! Не могла себе этого даже представить!
Расперив над гнездом крылья, Евдокия зорко осматривалась. Девочки уже становились девушками, и сейчас у них в головах был ветер. Ей с трудом удавалось удерживать их вечерами дома за вязанием и вышивкой, чтобы они хоть что-нибудь заработали себе на наряды. Да и не только на наряды, но и на будущие свадьбы. Этого часа Евдокия ждала с нетерпением. Она внимательно присматривалась к «ухажерам», высвистывавшим по вечерам под окнами, хотя до сих пор так ни на одном и не остановилась. Все они казались ей «сопляками».
Конечно, Евдокия еще не думала всерьез о замужестве дочерей. Но как каждая предусмотрительная мать загодя строила планы и приучала детей к трудолюбию и скромности. Редко отпускала их в парк одних. Не разрешала знакомиться с парнями или одним ходить в кино. И, упаси бог, чтобы они вернулись домой позже десяти вечера! Тогда начинались скандалы… и наказания! Петринский в педагогических беседах не участвовал. И потому терпеливо сносил упреки в том, что он плохой отец, что не думает о будущем своих детей, после которых уходил из дому и не появлялся по нескольку дней, оправдываясь командировочным удостоверением какой-нибудь редакции.
Глубоко в душе Евдокия сомневалась в его писательском таланте, но всегда защищала от нападок. И иногда защищала столь рьяно, что критики пугались и старались ее избегать. Одному из них она даже влепила пощечину за то, что тот написал, будто фантастическая литература того пошиба, что сочинял товарищ Петринский, является удобной ширмой для халтурщиков-графоманов, которым следовало бы запретить портить бумагу, необходимую для других, более важных целей. Петринский тяжело пережил эту рецензию, он разболелся и несколько дней просидел дома с завязанной головой, глотая таблетки. Особенно задели его слова «серый поток» (к тому же полноводный!) и «графоман». И если бы не Евдокия, защитившая его и взявшая инициативу в свои руки, «критик-грубиян» продолжал бы бесноваться и угнетать труженика литературы до сих пор.
Других инцидентов подобного рода в их долгой совместной жизни не случалось. Но с тех пор Евдокия чутко прислушивалась, не готовится ли в какой-нибудь редакции новая западня ее мужу. «Пиши, — говорила ему она, — но только поинтереснее! Чтобы брало читателя за горло!» И она начала вмешиваться в его замыслы, советовать, что писать и как писать. Однажды даже сочинила ему целую историю с «летающими тарелками», из которых на землю выходят роботы, чтобы изучить нашу социалистическую жизнь и распространить ее по всем галактикам. Петринский долго обдумывал это предложение, но потом отказался, испугавшись сочетания «роботы» и «социализм». Взялся за другое произведение, назвал его «Утопия». Следующим должен был стать «Летящий Христос».
Так они и жили, двое супругов: спотыкались, поднимались, ругались, мирились, а семейный корабль плыл на всех парусах по «морю жизни», как писал Петринский в одном из фантастических произведений.