Воцарилось долгое молчание. Даже Малина, которая все еще попивала свой кофе, элегантно отставив в сторону мизинчик, не могла найти общей темы. Только спросила Евдокию, не хочет ли она кофе, на что та раздраженно ответила, что кофе не пьет, потому что он действует ей на нервы. Услышав слово «нервы», студентка немного приподняла брови и взглянула на Евдокию из-под копны волос. Ей вдруг стало весело. Она улыбнулась. А Евдокия почувствовала себя еще более задетой. Ей хотелось выгнать студентку, но она не могла найти повода. К тому же студентка расположилась на диванчике с таким видом, словно и не намеревалась двинуться с места. Листала модный журнал, взятый с этажерки рядом, и продолжала улыбаться. Евдокия не вытерпела:
— Что это вас так рассмешило?
— Новая мода.
— Каждый смеется над тем, чего у него нет.
Студентка удивленно посмотрела на нее.
— Что вы хотите этим сказать?
Евдокия нарочно повернулась к ней спиной и скрылась в кухне, чтобы не отвечать. Но «Анджела Дэвис» не давала ей покоя и в кухне. Сквозь стену кухни, спиной, она чувствовала ее присутствие и раздражалась. Евдокия никак не могла придумать, что бы такое сказать об этой прическе, чтобы уязвить красавицу, но на ум не шло ничего, кроме слова «папуас», которое запомнилось ей в свое время из учебника географии. «Папуас, папуас!» — повторяла она, отбирая из рук свекрови кастрюлю. «Настоящий папуас!»
— Хватит есть, оставь детям!
«Папуас, папуас!»
В этот момент с улицы вернулся Петринский, запыхавшийся и злой.
— Ты зачем меня обманула?
— Я не обманываю! — оборвала его Евдокия.
— Внизу нет никакого монтера.
— Ты хорошо посмотрел?
— Уж не беспокойся.
— Сомневаюсь.
— Почему сомневаешься?
— Потому что ты торопился вернуться к этой финтифлюшке!
— Евдокия!
— Давай, давай, иди в свой кабинет и не суй нос в женские дела… До сих пор ты никогда не интересовался нашими делами, а сейчас вдруг заинтересовался…
Петринский попытался возразить, но Евдокия молча указала ему на дверь спальни, которая служила писателю и кабинетом.
— Отправляйся писать свои сочинения… В последнее время ты что-то совсем забросил это дело!
Он решил, что самым благоразумным сейчас будет промолчать.
Вернувшись в гостиную, Евдокия выглядела уже более спокойной. Она уселась в кресло, посмотрела сначала на двоюродную сестру, потом на гостью и сказала:
— Мы не торговое предприятие…
— Но как же так, Дочке?
— Мы работаем в свое удовольствие, из любви к искусству. Это знают и все наши знакомые.
Малина, вытянув вперед птичью шею, удивленно смотрела на двоюродную сестру. Она впервые слышала из ее уст упреки в адрес торговли и частного сектора. Несколько раз порывалась было возразить, но Евдокия не давала ей слова сказать. Обрывала на полуслове и велела молчать, потому что та, мол, ничего в этих делах не понимает. Малина хорошая двоюродная сестра и хорошая вязальщица, потому что в свое время закончила школу домашнего хозяйства, где рукоделию и прикладным искусствам уделяли тогда больше внимания, чем сейчас, но в торговле Малина ничего не понимает. Абсолютно!
— Я тоже люблю искусство и литературу, товарищ Петринская, — возразила студентка, — и пришла сюда не для того, чтобы заниматься торговлей!.. Мы с моей квартирной хозяйкой придерживаемся в вопросах искусства и литературы одного мнения.
— Да, конечно, конечно… Под влиянием моего мужа и Малина начала читать романы.
— Не только романы, но и стихи! — дополнила старая дева.
— Да, и стихи.
— Я стихи не люблю, — снова вступила в разговор студентка, — предпочитаю романы… Особенно фантастические…
— Вы с моим мужем, наверное, вполне поняли друг друга по этому вопросу!
— Вполне!
— Нашли общую тему…
— Да!
— Ну, раз так, будете вдохновлять его…
— Каждый писатель нуждается в музе! — сказала Малина и покраснела.
Евдокия снисходительно посмотрела на нее.
— Ты-то откуда все это знаешь?
— Читала.
И Малина принялась рассказывать о Данте Алигьери и Беатриче.
Студентка закурила новую сигарету и скрылась в облаке табачного дыма. Гобелены и журналы были разбросаны на диван. Всего полчаса назад здесь сидел Петринский. Листал их на коленях этой красавицы, нахально прижимаясь к ним. В Евдокии снова вскипела злость. Она присмотрелась к волосам девушки и спросила: