Всю первую половину дня она бродила по улицам и даже не пошла обедать к гостеприимной женщине с внучкой, чтобы зря не беспокоить людей. Съела булочку на ходу, и только. После обеда решилась, наконец, сходить в медучилище, чтобы узнать поподробнее о заочном отделении. У нее было рекомендательное письмо от доктора Москова, в котором говорилось о трудовом стаже в Сырненской амбулатории. Приготовила и другие документы, еще раз перечитала автобиографию, которую написала собственноручно, как того требовали правила. Бродила по улицам, убивала время, всматривалась в людей, надеясь встретить знакомое лицо, дружелюбные глаза, которым можно улыбнуться. А этих глаз все не было, никто ее не замечал, никто не окликал, и никто не спрашивал как во сне:
— Это вы Чукурлиева?
— Да, я.
— Решились, наконец?
— Да.
— Вам нравится?
— Да.
— Почему вы мне не позвонили?
— Потому что вы занятой человек и вам не до меня.
— Вы так думаете?
— Да.
Но этого голоса не было. Не было лица с бакенбардами. Оно утонуло в уличном шуме. В коридорах медучилища сновали другие люди. И чтобы прогнать одиночество, она попыталась было познакомиться с какими-то девушками, как ей показалось, ее землячками. Они немного поболтали, но потом она снова осталась одна. И снова начала оглядываться, ища какое-нибудь другое лицо. Потом спросила про редакцию. Ей хотелось пойти туда, чтобы узнать, действительно ли существует такой писатель? А если существует, то где он сейчас? Где живет? Не слыхали о таком? Неужели они его не знают? Она называла его имя, перечисляла произведения. Но будущие фармацевты о таком писателе не слыхали. И книг его не читали. Это ее весьма озадачило. Значит, все это ложь… и писатель, и его книга. Ложь! Обман!
Покончив с делами в училище, Марийка опять начала кружить по улицам. Зашла в несколько гостиниц узнать, нет ли свободных мест, но везде висели таблички, что все занято. Несмотря на неудобство, пришлось снова вернуться на девятый этаж к гостеприимной хозяйке. Поднялась на лифте, позвонила. Дверь сразу же открыли. На пороге стояли и бабушка, и внучка, словно дожидались ее у дверей.
— Где вы были? Мы уже не знали, что и думать! Как вам не стыдно!
Марийка виновато смотрела под ноги. А девочка тянула ее за руку в квартиру, чтобы не стоять на пороге.
— Мы так переволновались за вас! — сердилась женщина. — Одна в большом городе. Еще немного, и позвонила бы в милицию…
Марийка виновато улыбалась. Вошла в квартиру, устало села в кресло и рассказала обо всем, что было с ней в этот день. Бабушка и внучка слушали внимательно, принимая ее извинение, но когда она сказала, что пойдет разыскать свою старую подругу Иванку Влаеву, запротестовали. Настояли-таки на своем. Накормили ужином. Усадили между собой перед телевизором. Просидели до полуночи. Потом отправили ее спать. На всякий случай закрыли на ключ и входную дверь.
Ночью ей снился Петринский. Без бакенбард, без усов, в темных очках. Она его даже спросила:
— Вы слепой?
На что он ответил:
— Да.
— С какого времени?
Он молчал и лишь немного погодя сказал:
— Меня ослепила твоя красота.
А она ему ответила:
— Все шутите…
Он попытался было ее схватить, но споткнулся о какой-то камень и упал на землю, протягивая руки вперед, к ней, чтобы удержать ее, но она уже бежала через лес к реке Сырненке, где ее ждали со своими стадами Близнецы. Там она снова услыхала его голос, но не поняла ничего из того, что он ей говорил, даже не видела, где он находится. И рассмеялась. А когда проснулась, ослепленная солнцем, увидела девочку, карабкающуюся к ней на кровать. Марийка улыбнулась ей. Девочке только того и надо было. Она принялась щекотать Марийку. И тут поднялась такая возня, что в конце концов обе свалились на пол, на ковер. Никогда еще в квартире прокурора не было столько шума и гвалта! В отличие от вчерашнего, этот день начался очень весело.
С утра она сходила в медучилище. Еще раз перечитала списки, всевозможные правила и инструкции. Снова сделала отметки в блокноте. И только под вечер решила сходить к Иванке Влаевой. В конце концов всё может быть — может, Иванка и не получила телеграмму. А может, больна. Сначала надо проверить, а уж потом сердиться! Это было Марийкиным принципом. Проверь — а уж тогда делай выводы!