— Ты слишком все драматизируешь, Петринский, слишком углубляешься!
— Ничего я не драматизирую… Это голая истина.
Зазвонил телефон, прервав их разговор. Главный взял трубку. Мелодичный голос спросил, там ли товарищ Петринский.
— Да, здесь, — ответил главный, передавая трубку. Услыхав знакомый голос Иванки Влаевой, Петринский разволновался еще больше.
— Мне надо увидеться с вами по одному очень важному вопросу, товарищ Петринский.
— Прямо сейчас?
— Если можно, прямо сейчас! Я буду ждать в сквере у Народного театра, у фонтана… Хорошо?
— Хорошо, — ответил он и положил трубку.
— Новая подруга? — озадаченно посмотрел на него главный, подавая руку и улыбаясь. — Поэтесса?
— Да, — соврал Петринский.
— Ну, удачи тебе!
— Спасибо.
Дверь за Петринским глухо захлопнулась.
16
Сначала Петринский не соглашался пойти к Иванке Влаевой на квартиру, ведь она годилась ему в дочери. Не то чтобы он боялся (Малина с Евдокией все еще были на даче) и не то чтобы избегал случайных встреч со знакомыми, которые могли увидеть его и потом разболтать. Нет. Просто ему было совестно. Тем более теперь, когда над домом и семьей уже разгорался пожар раздора. Поэтому он предложил Влаевой просто немного посидеть у фонтана, на чистом воздухе, среди пенсионеров, чтобы никто из случайно встретившихся знакомых не могли усомниться в его добропорядочности.
Однако Влаева придерживалась другого мнения. Она ненавидела «провинциальный» сквер в центре Софии, с сидящими на скамейках пенсионерами, у которых не было иных радостей и развлечений, кроме как сидеть и глазеть на проходящих мимо девушек. Она ненавидела и цветы, и клумбы, и шум падающей воды, и бездельников, сидящих на каменном парапете вокруг фонтана. Сидеть здесь было ниже ее достоинства, и поэтому она предложила Петринскому взять такси и поехать на улицу Царя Симеона, где важный разговор мог состояться в спокойной обстановке, вдали от городского шума и суеты. Петринский долго колебался, но студентка решительно схватила его за руку и потащила к себе на квартиру.
Дело было к вечеру. Солнце садилось, кровавые отблески заката (по сохранившейся в дневнике писателя записи) проникали в девичью комнату с большим зеркалом и кокетливым балкончиком. Все дышало тишиной и спокойствием. Петринский устало опустился на кушетку — «полуторку» и посмотрел на снимавшую парик девушку.
— Товарищ Петринский, — начала Иванка, стоя перед зеркалом и расчесывая волосы, — а гены могут программироваться?
Петринский ошалело посмотрел на нее. К чему этот вопрос?
Иванка рассмеялась, глядя на его отражение в зеркале. Потом повторила вопрос и подмигнула.
— Не понимаю, о каких генах идет речь…
— О генах человека… О том, что формирует жизнь и определяет характер людей… Это можно запрограммировать?
— Когда-то существовала такая теория, — промямлил Петринский, — но я не занимался ее изучением… Да она меня и не интересует.
Иванка сняла жакетку, прикрывавшую открытое платье, и вышла в коридорчик приготовить гостю кофе. Он попытался отказаться, потому что во рту еще не исчезла горечь кофе, выпитого у главного редактора. Но Иванка уже не слышала. Из коридорчика она вышла с обнаженными руками и голыми коленками. Освобожденные от бюстгальтера груди, едва прикрытые полупрозрачной тканью, постоянно привлекали его взгляд. Дома Иванка всегда расслаблялась, скидывая с себя всё, что могло стеснять тело и душу. Она сняла даже тапочки и ходила по полу босиком.
— Я познакомилась на Солнечном Берегу с одним вашим коллегой.
— Это с ним вы говорили о генах?
— Да. Он сказал, что в Италии уже проводили опыты… Нарисовал потрясающую картину будущего человечества.
— Он фантаст?
— Нет, биолог… Сказал, что вас не знает.
Петринский обиделся, но она поспешила его успокоить:
— Обыкновенный популяризатор… биолог. Пишет и детские рассказики. Некий Колиштырков.
— Я такого писателя не знаю, — оборвал ее Петринский.
Иванка засмеялась:
— Интересно, что и он сказал о вас то же самое: «Я такого писателя не знаю!»
— Мне это абсолютно безразлично.
Иванка брызнула духами ему на полысевшую голову, чтобы его развеселить, передать ему свое хорошее настроение и приласкать. Но Петринский еще больше смутился, приняв это как еще одну обиду. Вытер ладонью лысину. И только было собирался встать с кушетки, как девушка села рядом, погладила по бакенбардам, прижалась к плечу.