— Папа! — воскликнула девушка и бросилась ему навстречу.
Он оцепенело смотрел на нее.
— Здравствуй, дочка! — произнес тихо.
— Мой жених, папа! Познакомьтесь!
Петринский продолжал стоять, как вкопанный, не в силах сделать ни шагу. Напротив стоял молодой, совершенно черный юноша, с курчавыми волосами, белоснежными зубами, яркими белками глаз и необыкновенно приветливой улыбкой.
— Из Танзании! — продолжала Теменужка. — Не правда ли, он очень симпатичный, папа!.. Учится на электроинженера… Нури, иди сюда, Нури! Познакомься с папой… Он очень милый и добрый человек…
Нури сделал шаг вперед и протянул черную руку с белой ладонью. Встреча тестя и зятя была «искрометной», как писал позднее в своем дневнике Петринский — она потрясла его и физически, и духовно. Как только выдержал?!
— Мы с Нури весь вечер вас искали, папа! Куда вы пропали? Ходили и к тете Малине. Звонили, звонили, но никто не открыл… У Иванки горел свет, но и она не открыла. Наверное, с кем-нибудь забавлялась…
Петринский хотел объяснить, где был и что делал, но язык не поворачивался, и он так и не смог произнести ничего членораздельного. Зато его дочь болтала без умолку, с удовольствием демонстрируя жениху добрый характер отца. Юноша восторженно слушал. Зубы его действительно белели, как слоновая кость, точно как предсказывала, гадая на кофейной гуще, старая дева Малина.
— Поговори с ним, папа, он знает болгарский. Уже третий год в Болгарии. Поговори с ним… Скажи ему что-нибудь веселое!
Петринский долго думал, что бы такое веселое сказать. Наконец выдавил из себя:
— Вы ужинали?
— Да, папа. А ты?
— И я, дочка.
Ему был противен собственный голос, он слышал его будто со стороны, с театральной сцены. Но надо было как-то внушить этому «черному» уважение к себе.
«Он смотрел на меня с уважением, как на «патер фамилиас», — писал позднее писатель в своем дневнике. — Я был очень серьезен. Заставил их поселиться на время в комнате бабушки, которая на лето уезжала в провинцию. Они согласились с моим предложением. И сразу ушли к себе, потому что очень устали с дороги. Я остался в гостиной один. Долго думал, что же теперь делать. Потом, вспомнив о Евдокии, решил уйти из дома, никому ничего не сообщая. У меня не было другого выхода».
И действительно, этой же ночью Петринский куда-то уехал на своем легендарном «Трабанте», не сказав никому ни слова, оставив за собой только дым выхлопных газов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
17
Железнодорожник уже приближался к пенсии, но чувствовал себя еще молодым и полным энергии. Когда в отделе кадров ему сообщили, что надо бы готовить документы, он немного сконфузился, не поверив, что становится лишним человеком и должен распрощаться со своим тепловозом. Подумал даже, что кадровичка шутит, говоря о его больших заслугах в железнодорожном транспорте, перечисляя награды и ордена, не забыв и о почетном звании, присвоенном по случаю пятидесятилетия. Он хотел было ей возразить, но, глянув в висевшее зеркальце, увидел свои обвисшие, словно две кудели, уже пожелтевшие, с проседью усы, решил не бунтовать против статистики и природы. Попытался обратить все в шутку, сказав, что, выйдя на пенсию, откроет детский сад для своих внуков. Потому купил «Столичную», принес сало, привезенное еще из Сырнево, собрал возле своего тепловоза товарищей по депо: машинистов, ремонтников и отметил выход на пенсию. Все время смеялся, вытирая усы, напоминая товарищам, что скоро и они последуют за ним, потому как «жизнь — это колесо». Потом все снова разошлись по рабочим местам, а он остался один, поднялся в кабину тепловоза, по-мужски выплакался, озираясь, как бы кто-нибудь не увидел. Затем вышел из депо и пошел на берег Дуная — прогуляться и полюбоваться на баржи, как делали все пенсионеры, но из прогулки ничего не вышло. Сердце сдавило уже в самом начале, он бросил недокуренную сигарету и быстрым шагом направился домой. Только вошел и уже собрался было, словно в отместку кому-то, снять железнодорожную форму, как услышал из кухни голос:
— Где ты пропадаешь, Митьо?
Он открыл дверь и увидел жену, стоящую с деревянной ложкой у плиты.