— Смотри, как потеплело! И костер лучше не разжигать, а то поднимется ветер и огонь перекинется на дом.
— Верно, — сказала старуха и снова погрузилась в небытие давно минувших лет, когда шел другой снег и другие метели заметали землю. Боже мой, какое это было время! А потом — потом она потеряла мужа, похоронила сына! И сейчас они с внучкой сидят у окошка, как кукушки, считая свои года. Ей стукнуло 75, а внучке — 21, в самый раз: одной помирать, другой замуж идти. Только вот запамятовала, когда умер муж. Да и был ли он когда? Она совсем забыла его. Жил он на земле или не жил? Наверное, все-таки жил, потому что у них родился сын, а у сына — Марийка. А что случилось с сыном? Куда он пропал? И почему больше не появился — взглянуть на дом, на дочь… и на жену. А она где? Похоронили? Когда это было и было ли вообще? Неужели снега да дожди начисто смыли все в памяти? Что за люди теперь вокруг? Обманывают или говорят правду? Она их не знает, да и знать не хочет, сколько бы ей ни объяснили, что они ей родня. Слушает она, что ей говорят, а ничего не понимает: их слова толкаются в ее уставшее сознание, толпятся, шумят, грозятся, иногда вспыхивают, словно фонарики, гаснут и снова появляются, чтобы напомнить о том, что она еще жива и отмеренные ей дни еще не кончились, как иногда ей казалось, когда в сознании чуть брезжил свет воспоминаний. Все понемногу прояснялось: она видела образы, слышала голоса. Однажды она услыхала и голос мужа — из какой-то ямы, в которую были свалены и тела других повстанцев 1923 года. Она даже где-то читала, что из этой общей могилы двоим удалось убежать. Он был одним из них. Отправилась она его искать, но по дороге все перезабыла. Ее нашли за селом, недалеко от заброшенной сукновальни. Она лежала ничком и не могла встать. А когда ее подняли и положили в телегу, чтобы отвезти домой, она набросилась на своих спасителей, называя их фашистами и убийцами. С большим трудом удалось ее успокоить. Когда она проснулась на следующее утро, спросила внучку:
— Сколько лет прошло?
— Пятьдесят, — ответила та.
— А почему тогда он не возвращается?.. Ведь он женат.
— Задержали на таможне.
— Кто тебе сказал?
— В газете прочитала.
Старуха задумалась. А потом снова спросила:
— Далеко эта таможня?
Девушка не ответила. Она уткнулась лицом в подушку и плакала. Горькие слезы сдавили горло, плечи тряслись, но старуха смотрела тупым, безразличным взглядом в окно и ничего не понимала. Потом засмеялась.
— Я его найду. Где бы они его ни спрятали, найду. Я знаю, где таможня.
Встала, прошаркала к двери и вышла во двор. Девушка внимательно следила за ней — что будет делать и куда пойдет. Конечно, бабушка дальше двора не ушла — ворота заперли на металлический засов, а открыть его у нее не было сил.
Так проходили дни и месяцы. Сменяли друг друга времена года. Шли дожди и снега, а старуха все так же сидела на стуле у окна, смотрела во двор и все спрашивала, сколько лет прошло. Но кто мог на это ответить? Внучка и та не знала точно, сколько лет прошло С ТЕХ ПОР (когда их расстреливали и сбрасывали в общие ямы), потому что потом наступили времена других расстрелов.
Целых три года ее отец, тогда еще совсем юноша, скитался с партизанским отрядом, пока не пришла долгожданная победа. В честь этой победы Марийка была названа «дитем свободы». Но незадолго до того, как она родилась, ее отца объявили «врагом народа». Арестовали, год он провел в тюрьме и умер. Потом умерла и мать. Марийка, «дитя свободы», осталась у своей бабушки Марии, имя которой носила.
И стали жить две Марии в одном доме. Две Марии — большая и маленькая, — помогали друг другу. Сначала старшая Мария помогала младшенькой. Это было не так уж и трудно, потому что бабушка любила внучку как свое собственное дитя — ухаживала за ней, кормила самым вкусным, что только могла приготовить, шила платьица, заплетала косички, по ночам укрывала, водила в город, чтобы показать дома и улицы, площади с памятниками, и рассказывала ей о давно прошедших временах. А маленькая Мария то и дело спрашивала: что да как, да почему, дергала бабушку за подол, чтобы рассказывала и не останавливалась.