Шесть недель Максим осваивал тайны книги Велеса, многотрудно вникая в древние символы и заклинания. Самое сложное было поверить в то, что это работает, и, решившись утвердиться в своем скептицизме, Максим отважился на магический эксперимент с левитацией предметов. Макс удобно расположился на мягком спортивном коврике, скрестив ноги по-турецки. Проведя необходимый ритуал и войдя в трансовое состояние, начинающий адепт нашептывал заклинания, сосредоточившись на телевизоре, который, в свою очередь, никак не реагировал на воздействия мага.
– Максим! Иди есть. Сидишь как сыч взаперти уже сколько дней! Поговори с матерью, хоть, когда она тебе обед сготовила, – дверь отворилась, и Вера Сергеевна появилась в дверном проеме, подбоченив руки, занятые половником и тряпкой.
Максим разочарованно перевел свое внимание на маму, которая в очередной раз без стука ворвалась в его комнату, и глаза Макса стали непроизвольно расширяться, так как он почувствовал, что падает. Макс пролетел около метра и больно шарахнулся задом о спортивный коврик. Мама с онемевшей от испуга гримасой вопрошающе смотрела на сына. После продолжительной паузы, требующей уже каких-нибудь объяснений, Максим с видом циркового клоуна воскликнул, будто он был на арене:
– Классно, мам, я прыгаю! Видел в театре, как балеруны прыгают, думал, тоже так смогу.
– Какой из тебя балерун?! Иди поешь! Думала, ты делом занят… Что с тобой происходит, не понимаю? – удрученно произнесла Вера Сергеевна, повернувшись было, чтобы вернуться на кухню, но тут остановилась и задумчиво спросила: – А как у тебя зависнуть в воздухе получилось?
– Это иллюзия, мам, как у Копперфильда4 в шоу. Не бери в голову…
Максиму на секунду стало стыдно за нелепость ситуации и глупые слова, первые, что пришли на ум после падения. Но в следующий момент он понял, что произошло чудо, в которое он не мог поверить. И первым желанием было повторить опыт. Максим открыл форточку и затянулся сигаретой, выдыхая полной грудью в осеннюю ночь. Возбуждение, охватившее его, потрясывало все тело, и мысли не могли обрести покой. Скорее, это был ступор, произошедший от понимания новой реальности. Но, когда сердце перестало бешено колотиться и мысли обрели былую ясность, Максим с совершенной очевидностью понял, что к опытам нужно подойти с большей ответственностью, чтобы не наделать глупостей. Один за другим окурки набивали пепельницу, как шпроты банку. Максим сидел на рабочем столе, подперев обеими руками голову, уткнувшись взглядом в огни ночной Москвы. Нет, это была не поза мыслителя. Он имел вид человека, пережившего эмоциональный шок. Такой вид бывает у влюбленных, людей, потерявших близких, или хронических мечтателей. В дверь постучали.
– Да-да, – задумчиво произнес Максим.
– Старик, ну ты даешь! – ворвался в комнату Димка, заменяя по уровню производимых децибелов цыганский табор. – Мы все тебя потеряли. Телефон не берешь, сам не звонишь…
– Кто все? – все так же задумчиво пуская кольца дыма в открытую форточку, скучно спросил Максим.
– Как кто?! Да все. Стас так последнее время по несколько раз в день спрашивает, куда ты пропал.
Максим наконец-то развернулся в сторону друга, и его лицо выразило некоторое удивление.
– Арина, – продолжал Дима, – несколько раз звонила, а вчера зашла ко мне. Одним словом, она просила меня посодействовать в вашем перемирии. Гордость ей не позволяет заявиться к тебе. Ты сам-то не скучаешь по ней?
Максим ответил молчанием. Он скучал по Арине. По ней нельзя было не скучать. Эффектная, подтянутая, она всегда излучала позитив и энергию. Люди к ней тянулись как мотыльки к свету. Она всегда, или почти всегда, старалась слиться в унисон с настроением Максима и окружала его заботой и вниманием. Окружающим не надо было лишних слов, чтобы понять, как любит и ценит она его. И Максу, конечно, не хватало ее любви, ее тепла, ее идеального упругого тела, в конце концов. Женщины, встречающиеся на жизненном пути Максима, – а он всегда был интересен для них, – в итоге проигрывали Арине не в одном, так в другом. Тот комфорт, которым окружила Ариша Макса, стал для него за последние годы нормой, и, потеряв его, Макс утратил и покой. Но все же они были очень разные. Аришка смысл жизни находила в каждом прожитом дне. Она любила шумные компании и всласть погалдеть, обсуждая самые незначительные события текущих дней, смачно потягивая очередную порцию алкогольного коктейля. Она любила жизнь. Жизнь любила ее. Вечерняя Москва, тусовки, ночные клубы были площадкой для ее ежедневной деятельности. Впрочем, это было абсолютно нормально для молодой особы двадцати пяти лет отроду. Это Макс, скорее, был белой вороной в ее компании. Он как-то рано повзрослел, ненормально много читал, не разменивал время на пустое времяпрепровождение и рано начал ставить перед собой серьезные цели. В семнадцать он прочел все стоящие внимания труды по философии, психологии и физиологии. Жадно изучал историю, экономику, геополитику. И в своем, по большому счету, еще молодом и незрелом возрасте, мечтал изменить мир к лучшему, оставив глубокий след в истории мироздания. Обывательская психология для него была чужда, и ему затруднительно и неинтересно было поддержать праздный разговор в компании о стоимости сотки земли в двадцати километрах от МКАД или выходе новой модели «инфинити», в которую, со слов Стаса, «телки лезут сами, как мыши на звуки волшебной флейты из “Щелкунчика”». В такие моменты Смыслов разочарованно замолкал, и часто без перспективы органично влиться в праздную болтовню товарищей. Это их с Ариной и отличало, и удаляло друг от друга как центробежная сила. Макс мучился, но ничего с собой поделать не мог. Он предвидел расставание как событие непреодолимой силы. Когда это может случиться? Через год, два… десять лет? Или за это время они смогут привыкнуть друг к другу. Но события последних месяцев сделали Максима еще более замкнутым. Он представил, что в комнату сейчас войдет Ариша и вкрадчивым и ласковым голосом скажет: «Лапуль, ну, хватит дуться, пойдем зажжем с ребятами в каком-нибудь клубешнике сегодня. А потом поедем ко мне, и у нас будет красивая ночь». Макс представил, как он зажигает в клубешнике, особенно после произошедших событий, и засмеялся.