– Похоже, что да.
– Я иду. – начальник секции Просвещения повернулся в сторону зала, где всё продолжался спор с явными победителями и аутсайдером, и обратился к ним:
– Ну что ж, похоже, что все ответы мы получили, так что предлагаю на этой радостной ноте завершить сегодня нашу лекцию…
***
Когда Хеддок первый раз услышал о том, что случилось, то просто подумал, что старикан слегка перебрал, а потом не рассчитал силы и не со зла, а, скорее, во вспышке мимолётного гнева задел чем-то свою подругу. Но подробности были несколько иными: Пейтон со спущенными штанами и следами спермы на собственном брюхе, валяющаяся рядом с разбитой головой и кровоточащим носом Делейни, а также пустой стакан возле кресла. Узнав всё это Хеддок несколько переменил своё мнение.
Ни о каком порыве ярости тут речи идти и не могло. Всё это походило на явный садизм со стороны старейшины. Сначала он ударил её по щеке, а затем и стаканом по голове. Непонятно, в какой именно последовательности он при этом кончил, но взаимосвязь этих вещей несколько пугала.
Хеддок знал о похождениях своего лучшего пропагандиста, заклинателя умов и сомнений. Знал, что Делейни частенько заходит к нему и несколько раз даже на скрытых камерах видел все подробности таких встреч. То, в каком положении находились они оба, говорило лишь о том, что, по крайней мере, изначально всё проходило так, как это было обычно. Но что-то пошло не так… Вот это «не так» пока не укладывалось в голове Хеддока, ведь Пейтон никогда не отличался какой-то физической агрессией.
Да, бывало, он часто кричал в спорах, часто размахивал указательным пальцем, строил грозные рожи и выпучивал глаза не только на оппонентов, но и вообще на всех собеседников. Не было никакого сомнения, что это лишь сценическая роль и не более того. И тем более это подтверждалось, что даже в тех случаях, когда что-то могло дойти до мордобоя, то Пейтон, видя это, спешно прятался за спинами коллег, огораживая себя самого от возможной опасности. И никогда не пытался сам ударить кого-то, как бы сильно не грозился при этом. Словом, рукоприкладство было весьма чуждо его натуре.
А тут выглядело так, будто он в своё удовольствие отметелил женщину, которая в этот момент ещё и ублажала его. Делала всё, как он хочет. А он в ответ – стаканом по голове. Ничего кроме как садистские наклонности в купе с каким-то ещё психическим отклонением в голову не приходило.
Может быть, старикан зазнался до такой степени, что начал считать себя вершителем судеб? Всякое происходит в мозгах у людей, а когда управляешь массовым сознанием людей, то крыша может съезжать в два счёта – оглянешься, а человека уже и не узнать. Но почему именно сейчас?
Пейтон уже два десятка лет занимается тем, чем занимается. Уже двадцать с лишним лет, как только придумали институт Совета Старейшин, он занимает там свой пост. Что случилось за последнее время такого особенного, что вдруг ему понадобилось такое творить? Или он уже давно это делает, а мы просто не замечали? И не заметили бы, если б не его инфаркт?… Кто-то, а Делейни по крайней мере на это должна была дать ответ.
***
– Тебе хоть немного получше? – Хеддок стоял перед Делейни, до сих пор державшей ледяные камни у своей головы. На станции для охлаждения использовали осколки скальных пород, охлаждаемых снаружи – температура за пределами помещений могла достигать минус 170 градусов по Цельсию, и спуская на специальных подъёмниках формы с этими породами, можно было моментально охлаждать что угодно.
– Мне отвратительно… – девушка действительно была в отчаянии. Помимо ушиба на голове и покраснений на носу, у неё было заплаканное лицо и лопнул сосуд на глазу, отчего тот ещё больше покраснел. На неё было очень жалко смотреть, особенно, учитывая, что Хеддоку всё время вспоминалась Сиерра, также часто посещающая его кабинет с похожими целями. И хоть себя от Пейтона он отличал весьма основательно, схожесть ситуаций невольно напрягала.
Хеддок присел рядом и руками обнял её за плечи:
– Делейни, всё уже позади… Пойми, нам лучше знать, что там произошло… Случаи насилия на станции – это очень опасно. Это касается всех нас… У нас нет возможности куда-то переселиться или давать вторые шансы на что-то. Нас всего семь тысяч. Ты сама это знаешь. Это всё человечество… Мы не можем допустить, чтобы среди нас были люди, которые опасны для остальных… Делейни, ты понимаешь, насколько важно то, что ты знаешь?
Хеддок очень хорошо умел строить разговор так, чтобы никто не думал переключать ситуацию на него. Уже не в первый раз, когда ему приходилось действовать самому, а открыто говорить при этом, что он тут главный, разумеется, ему было нельзя. Ведь официально он был, хоть и далеко не рядовым, но и не первым, не старейшиной, не главой секции Безопасности. И та роль, которая давалась ему как руководителю секции Просвещения, позволяла лишь действовать мягкой силой, просить о помощи, быть на позиции того, кто сам в чём-то нуждается. И в этой стезе можно было только спрашивать что-то, если речь не касалась образования и идеологии. С другой стороны, Хеддок устроил всё так, что идеология стала пронизывать все слои жизни общества, а значит любое отклонение – не что иное, как его непосредственная работа. Люди не хотели быть виноватыми при нём – они хотели чем-то помочь ради общего блага, и это было его главным преимуществом перед теми людьми, что работали в секции Безопасности.