— Только что уехал в город за товаром, — ответил стоявший за прилавком завмаг Константин Иншаков — дядя того самого буяна, бывшего атаманца.
В магазине пахло карамелью, юфтой и лавровым листом. Илья и в городе любил ходить по магазинам, присматривался к ценам и покупателям. Посмотрев на штуки сатина и разноцветные ситчики, загляделся на широкополые, коричневого цвета плащи.
— Хороший, Илья Иваныч, товар, плотный, пошит с толком и недорогой. Можно примерить, — предложил завмаг.
Плащ и на самом деле был хорош, но для Ильи оказался великоват.
— Да, малость просторен, — пожалел завмаг и, усмехнувшись, добавил: — А слоников-то ваших заметили?
— Не моих, Константин Егорыч, а ваших…
— Точно-с, наших… Одна часть, что пораскисли, списать пришлось, а другую отправили обратно. Вернули нам денежки… А вот… и родитель ваш! Входи, Никифорыч, входи!
Илья оглянулся. В раскрытой двери стоял отец в новом из желтых овчин полушубке. После случая у зятя Степана они встречались лишь на собраниях. Иван Никифорович тяжело переживал разрыв с сыном, садился в задних рядах, выступал редко, а разные дела, какие случались, решал через Горшочкова. Сам отец не шел на примирение, а Илья тем более, потому что не чувствовал за собой никакой вины. Встреча застала его врасплох, но он не растерялся, протянул руку первым:
— Здравствуй, отец.
Помешкав, Иван Никифорович неторопливо выпростал руку из овчинной рукавицы, подал Илье и крепко сжал.
— Здравствуй, сынок! — проговорил он осипшим голосом. Рука у него была мосластая, с жесткой, как подошва, ладонью.
— Живешь как? — Ивану Никифоровичу было трудно дышать, рука непокорно тряслась, а скуластое лицо стало еще темнее.
— Хорошо живу. — Илья рассказал об учебе, о новом назначении.
— Ну что ж, дай бог. Со службой в армии как? Черед, наверно, скоро?
— Скоро… в переменный состав запишут, — ответил Илья.
— Так ить свой конь нужен!
Забота отца тронула Илью.
— Получу ссуду и куплю коня. А на седло своих добавлю…
— Седло можно и не покупать, сгодится и мое… — Последнее слово Иван Никифорович подчеркнул и вздохнул. На этом седле он служил действительную, не раз ходил в летние лагеря, воевал в Маньчжурии. Оно было сильно изношено, но старому казаку никак не хотелось списывать его.
— Староватое, и лука высокая, новое надо, — тихо, с сожалением проговорил Илья.
— Как хошь… дело твое…
— Вы как живете, отец, как девчонки?
— Живем ничего. Девчонки подросли. Вот только с Мариной не могут ужиться. Уж мирю, мирю, шут их дери… Зашел бы… — Отвернув полу желтой шубы, Иван Никифорович достал кисет, попытался скрутить цигарку, но руки не слушались. Скомкав клочок газетной бумаги, он сунул ее в карман полушубка. Илья попросил у завмага пачку папирос «Пушка», распечатал и подал отцу. Иван Никифорович хотел было вынуть негнущимися пальцами папироску, но она ускользала.
— Да бери всю пачку.
— Всю-то зачем…
— Бери. Для тебя взял…
— Спасибо, — Иван Никифорович взял пачку и закурил.
— Подай-ка, Константин Егорыч, плащ, пусть примерит родитель. Может, подойдет ему.
— Мне? — Отец жадно затянулся. — Оставь…
— Давай, Никифорыч, подходи, — пригласил завмаг.
— Ни к чему мне такая одежина, — упрямился старик. А это значило, плащ пришелся ему по душе, да и не носил он такого реглана во веки веков.
— От меня подарок, — сказал Илья и сам размотал на полушубке старый отцовский, мятый-перемятый, когда-то синий кушак. Не раз он свивался жгутом и гулял по Илюшкиной спине за всякие провинности…
— Ну чо ты вздумал на самом деле… — сопротивлялся отец, но все же дал Илюшке снять полушубок и позволил Константину Иншакову нарядить себя в обновку. Плащ пришелся ему впору, хорошо обтягивал все еще статные плечи, молодил темное, задубелое в папахе лицо.
— Зря ты, Илья… — пробормотал Иван Никифорович и, отвернувшись, стал вытирать ладонью внезапно повлажневший нос. Илья отошел от отца и попросил завмага отмерить ситца сестренкам на платье и мачехе и тут же за все расплатился.
Иван Никифорович наблюдал за сыном зорким взглядом крестьянина, хорошо знающего цену трудовым деньгам. Рубли накапливались из копеек годами: от продажи излишков пшеницы, яловой овцы или телки и на любое приобретение откладывались загодя, да еще со скрипом… А тут сын, как купец, сразу выложил такую уйму денег. Один плащ стоил чуть ли не полкоровы…
— Столько ухлопать… — Покачивая головой, Иван Никифорович аккуратно, по-хозяйски завернул покупки в большой лист синей бумаги. Он хотел спросить сына об источнике его доходов, беспокойно сдвигал папаху то на затылок, то снова опускал на лоб. Наконец решился.