— Как у тя с жалованьем-то?
Илья рассказал о стипендии, о жалованье в народном суде, о полученных подъемных и суточных.
— Гляди-ко! И учат, и денежки платят? Диво! А все ругают Советскую власть.
— А кто ругает? Сам, Никифорыч, знаешь!.. — заметил Иншаков.
— Известно, прихвостни полубояровские, горлохваты да платошники. Тут и знать нечего. На своих землях за ягоду готовы были убить… Ну спасибо тебе, Константин, за товар.
— Меня-то за что? Ты сына благодари…
— Ну, его само собой… Пошли, что ли, Илья?
Попрощавшись с завмагом, они вышли из магазина и пошли домой.
— Девчонки будут рады, да и Марина тоже. Она тебя уважает. Все уши мне прожужжала: и честный, и справедливый, и умный…
«Если бы родная мать…» — Илья ощутил частые удары сердца.
— Зайдем, только я ненадолго.
— Чего так?
— Еду в ночь.
— И ночевать не хочешь? Шурка вон тоже скучает и ребятишек показать хочет. Муж у нее золотой парень! На станцию отвезу тебя сам.
— Попутчики есть. На Чебаклу хочу заехать.
— К Нюшке небось? — Отец помрачнел.
— Новый совхоз там. Мне же интересно посмотреть, как ты не понимаешь? А об Аннушке не надо, отец, плохо думать.
— Ну так и женись с довеском…
— Не о том ведешь разговор.
— Не о том, это верно. Забываю, что вы растете, а мы стареем… Ладно, сынок. Ты уж меня прости. Ишо сказать тебе хочу… — Иван Никифорович гулко закашлялся. Свернул к плетню, взялся за суковатый кривой кол. — Грудь давит. Ты меня прости за все, — тяжело дыша, сказал он.
— Ну что ты, отец, что ты! Мало ли…
— Не перебивай! Дай сказать… За мать прости, за себя. Только теперь понимать стал дикарство наше. Будто ни глаз, ни башки на плечах, как в пустом, переспелом арбузе… — Иван Никифорович заплакал без слез, всхлипывал гулко, надрывно…
9
В Чебаклу Илья ехал на попутных колхозных конях вместе с районным уполномоченным, который объезжал только что созданные на Урале колхозы и совхозы. В Чебакле был организован необычный, единственный в СССР и во всем мире совхоз племенной оренбургской пуховой козы. Закутанный в тулуп уполномоченный дремал в головяшках саней. Изредка высовывая покрасневший от мороза нос, он расспрашивал Илью о гулевом скоте, заготовленном потребительской кооперацией.
— Чем вас заинтересовали эти быки и коровы? — спросил Илья.
— Город надо кормить мясом?
— Надо, — ответил Илья.
— То-то и оно… — Спрятав нос в шерсть тулупа, уполномоченный проспал всю дорогу.
Аннушка жила в длинной полуземлянке — азбаре, построенной на скорую руку из саманного кирпича — смесь соломы и глины. Это был извечный строительный материал пастухов и кочевников — дешевый и доступный каждому.
Когда Илья открыл дверь, в лицо ему ударил знакомый с детства теплый запах мокрой шерсти, овечьего навоза, смешанный с запахами кизячного дыма, горьковатой осины и мясного варева. В углу зашуршала солома, и навстречу ему выскочила тройка черных козлят. Стоявший возле топившейся печки мальчишка лет десяти, в лохматой лисьей шапке, с торчащими ушами, прикрикнул на козлят и замахнулся половником.
— Илюшка! — крикнула Аннушка. Из рук ее выскользнул еще один черный, как жучок, козленок и застучал по глиняному полу копытами.
На Аннушке была телогрейка защитного цвета, стеганые брюки, заправленные в серые валенки. Свет низко висящей под матицей лампы падал на ее лоснящееся лицо.
— Илюшка!
Мальчишка увидел, что она целуется с незнакомым парнем, цокнул языком и стал ворочать половником в казане.
— Вот уж не ждала и не гадала! Часто вспоминала вас с Федей. Наворожили мне тогда с пуховыми платками, вот и стала я командиршей над козлами и козочками.
— Жалуешься?
— Что ты! Тут же дело, да какое! Снимай тулуп, а я пойду переоденусь, а то как чучело на бахче… Как я радехонька, что ты приехал, Илюшка! — Она еще раз приникла упругой, обветренной щекой к его лицу и скрылась за висевшей вместо двери кошмой.
Илья снял тулуп и повесил на вбитый в стенку железный от бороны зуб, разглядывая крепкого, мордастого мальчишку, спросил на казахском языке:
— Тебя как звать?
— Кузьма.
— Это по-русски. А по-вашему?
— По-нашему тоже Кузьма…
— Ты учишься?
— Мы пастухи. В школу надо далеко ездить, а у нас лошадей мало еще. Когда будет свой лошадь… Ты милиционер, да? — вдруг спросил Кузьма.