Долго-долго придется отвыкать ему от спокойного, участливого голоса Аннушки. Отвернувшись к окну, он протер концом полотенца запотевшее стекло. За окном на снегу тускло блестело розовато-светлое пятно от лампы. В мутной глубине ночи на задутую бураном землянку наплывала белым выпуклым боком невысокая крутая горка. На ее вершине судорожно мотался от ветра сухой куст ковыля-цветуна, а над ним, игриво подбоченясь, стоял на своем остром кривом рожке молодой веселый месяц.
10
Ранним вьюжным утром поезд прибыл на станцию Шиханскую. Январские бураны свирепо метали на выемки тучи снега и застругивали на путях твердые, как кирпич, сугробы. Поезд тащился из Оренбурга чуть ли не двое суток. Буксуя, он часто останавливался посреди заснеженного поля. Машинист с помощниками, проводники и пассажиры выходили с лопатами очищать от снега рельсы.
Попыхтев перед заснеженной приисковой станцией, паровоз снова ринулся навстречу бурану, а Илья поплелся в сторону холодного, неуютного вокзала. Поставив вещи на деревянную, с высокой спинкой скамью, Илья огляделся. В плохо освещенной комнате не было ни души. На буфетной стойке вместо разных яств лежал чей-то чемодан, рядом с ним постель, завернутая в полосатый с красной каемкой плед.
«Значит, кроме меня, есть еще один пассажир», — подумал Илья и стал разглядывать яркий плакат на стене, призывающий к подписке на Госзаем. Пока он рассматривал вокзальное помещение и читал горячие призывы, перед ним открылась дверь со служебной табличкой. Сначала появилась девушка в коричневом пальто с воротником из серого барашка, повязанная дымчатым оренбургским платком. На ней были модные бурки из фетра, обтянутые желтой кожей. Следом за девушкой возник железнодорожник в шинели с тусклыми пуговицами. Сердитое лицо его было исклевано оспой.
— А дорожные вещи, между прочим, на буфет у нас не ставят… — сказал он, скрываясь за дверью.
— Черт рябой… — Облокотившись о стойку, девушка терла нос красной, домашней вязки, варежкой.
— Обморозились? — спросил Никифоров участливо.
— Тут не только обморозишься, а совсем закоченеешь. — Она шагнула к своим вещичкам, но Илья опередил ее, снял их с буфетной стойки и поставил на диван рядом со своим чемоданом.
— Как вас зовут?
— Евгения Артюшенко.
— А куда вы едете?
— В Шиханскую. Буду там работать акушеркой.
— Значит, поедем вместе! — обрадованно сказал Илья.
— Только вот ехать не на чем… И зачем только я напросилась в эту дыру?
— И вправду, зачем?
— Хотелось поближе к дому… Я ведь из Зарецка. Там у меня мама, папа, братишки. Свой дом. А вы?
— А я… по назначению…
— Вы партийный?
— Комсомолец.
— Ну, это все равно.
Женя прижала к лицу варежку, наклонила голову и замолкла.
Илье стало жаль ее. Он решил сам пойти к железнодорожному начальству и попросить подводу.
— Нету, нету! — поглаживая рябые щеки, ответил железнодорожник в шинели.
— Куда же подевались лошади?
— Обобществлены, сударь, обобществлены-с! — раздельно, со значением сказал он.
— Из колхозов, например, кто-нибудь бывает?
— Случается… Только какой же дурак в такой буранище погонит колхозных рысаков?
Едва Илья успел объяснить своей попутчице ситуацию, как в помещение шумно ввалился парень с веселым, бронзовым от мороза лицом, в замасленном ниже колен полушубке. Похлопав овчинными рукавицами, он крикнул:
— Кто в станицу?
— Мы, — показывая на спутницу, ответил Никифоров.
— Айда, собирайтесь живо!
Они засуетились около своих вещичек.
— Может, кому помочь? — спросил парень. — А это гармонь, что ли? — Он показал на футляр с баяном.
— Баян.
— Ого! Вот это штука! Я его положу к себе в кабину. Сберегу, как грудного… За это ты мне сыграешь потом какую-нибудь сердцещипательную… Можешь?
— Попробую.
— Баста! Ну, айдате, гости-любушки. Завернетесь в тулупчики — они у меня на моторе, тепленькие… Да и груз сегодня подходящий — пшеничка семенная, а не бороны.
Парень был простой, общительный. Для Евгении он разыскал серые валенки и велел переобуться.
— В этих, барышня, только краковяк танцевать… А ты, баянист, не забудь мою просьбу. До смерти люблю гармонь. В гости вас позову. Вместе приходите. Придете? — И, не дождавшись ответа, продолжал: — Я в новом совхозе работаю. В зерновом. Спросите Савку Буланова. Вам всякий дорогу покажет. Ты мне рванешь на своем, а я тебе — на двухрядке! Баста, значит!