— Баста, Савелий, баста, — кивнул Илья.
Разместились на невиданно больших санях на мешках с зерном, увязанных пеньковой веревкой.
Тракторные сани Илья видел впервые. Какая-то умная голова ловко приспособила огромные дубовые полозья, связанные на высоких прочных копыльях тремя поперечными колодами, устланными досками. На них удобно было возить любой груз.
Сыто напоенная горючей смесью, могучая машина с ходу врезалась в заметенную снегом дорогу, с грохотом шлепая железными траками по мерзлой земле.
Мимо мелькнули хатки с дымящимися трубами, проплыли какие-то сложные, непонятные сооружения, и, только когда они остались далеко позади, Илья вспомнил про знаменитые когда-то шахты Синего шихана.
Тяжело груженные сани гулко скрипели, на рытвинах заносило их и на раскатах. Женя невольно прижималась к Илье. Цепляясь за его рукав, она спрашивала:
— Сколько же мы будем вот так скрипеть?
— Покамест не доедем.
— Нас так раскатывает… А вдруг мы вывалимся?
— В снегу побарахтаемся…
— Воображаю!.. — Она тихонько рассмеялась, и холодок в ее глазах растаял. Илья почувствовал, как ему стало теплее.
Кипящая бураном степь теперь уже не казалась злой и сварливой. Вьюга озорно и звонко трепала верхушки ковыля, ручейки поземки неумолимо мчались в замутненную бескрайнюю даль. В скрипе санных полозьев теперь чудилась бередящая душу мелодия старой, давно знакомой, но забытой песни. Вдруг все звуки оборвались. Мотор укрощенно стих. Сани, словно нехотя, застонали и остановились. Буран яростно забрасывал людей снежным вихрем.
Прикрывая рукавицей лицо, появился Савелий.
— Ну как, не застыли? — крикнул он.
— Что-нибудь случилось? — спросил Илья.
— Ничего! Все ладно. Дал двигателю малую передышку, чтобы шибко-то не перегревался. Давай закурим!
— Много еще нам ехать? — подавая ему папиросу, спросил Илья.
— Как раз половина. Это место называется Родники. Близенько, за увалом была раньше шахта Родниковская. Отец мой Архип Гордеич Буланов золото там добывал. Два шиханских казака — родные браты Степановы — однажды весной пахали загон под просо. Родничок, как полагается, почистили. Вместе с грязью накидали горку и суглинистой землицы. Солнышко подсушило породу, ветерок обдул, ну и золотишко-то проклюнулось… Поначалу, говорят, брали много, пудами целыми. Разбогатели братцы, рысаков завели! Ку-да там! А потом все прахом пошло… Оба они к винцу пристрастились, ну и крышка обоим… Сейчас в одном бывшем ихнем доме ваш райполевод разместился, а в другом — банк.
— А отец ваш?
— А отец, что же ему… Тут неподалечку на новых приисках шахтой заведует. Отец у меня, я вам скажу… Ого! Хороший у меня родитель! Партиец старый. Везде побывал и людей повидал всяких. Мы еще к нему в гости съездим. Он баян любит!
Савелий бросил в снег окурок, похлопал замасленными рукавицами и твердо заскрипел пимами по снегу.
Трактор лязгнул металлом, жарко дыхнул едким дымом и плавно стронул поющие сани с места.
На душе стало веселей. Видно, сумел этот сын старого золотодобытчика приветить людей, сделать их путь приятным, несмотря на плохую дорогу и непогодь.
— Где вы остановитесь? — стараясь перекричать шум мотора и тарахтение гусениц, спросил Илья у Жени.
— Пока в больнице… А там не знаю!..
Женя открыла лицо, укутанное серым пухом платка — оно еще больше расцвело на морозе, только глаза были усталыми. Вскоре она задремала, положив голову на воротник Илюшкиного тулупа…
11
Перед навесным коньком высокого, похожего на теремок резного крыльца просторного приземистого дома бывших золотопромышленников братьев Степановых была прибита вывеска с длинным, привлекающим своей необычностью названием: «РАЙПОЛЕВОДКОЛХОЗСОЮЗ».
Ступеньки крыльца были недавно починены и еще не выкрашены. У новой коновязи, поедая брошенное на снег сено, стояли сытые, задастые, по большей части гнедой и вороной масти, лошади, запряженные одни в санки с выгнутыми передками, другие — в кошевки с рогожными кузовами.
В станице было куда тише, чем в степи. По улице вольно погуливал ветерок, выхватывая из-под конских копыт клочья зеленого сена, наметая на некрашеные доски крыльца мягкий сугробик.
Илья внес свой чемодан и баян в большую, пропахшую табаком комнату и поставил возле крайнего у порога стола. Пахло дубленками и дегтем. В углу за одним из столов сидел высокий, большелобый парень со светлыми волнистыми волосами, небрежно откинутыми назад. На курсах такой зачес прозвали «политическим». Длинными пальцами парень вяло перекидывал на счетах костяшки. С его стола почти до самого пола сползала огромная, склеенная из нескольких полос бумага. Из повисших вверх ногами крупных черных букв Илья успел сложить слово «с в о д к а». Узнав, что Никифоров прибыл в распоряжение полеводсоюза, парень сказал с явным украинским выговором: