— Добре, товарищ Никифоров! Давайте знакомиться. Я Гаврила Купоросный, бухгалтер по расчетам и сводным балансам, а занимаюсь всем, только шо навоз не чищу…
Гаврила Купоросный встал, с артистической важностью пригладил зачес. В модном, хорошо отутюженном костюме из серого коверкота, в широком, с большим узлом, голубом галстуке, он был похож на артиста. Илья в своей вельветовой толстовке, в синих галифе, втиснутых в черные валенки, явно проигрывал, находясь рядом с ним.
Гордость юности — комсомольский костюм — постепенно выходил из моды, зато браунинг Илья хранил как зеницу ока.
— Что ты умеешь делать? — с неожиданной бесцеремонностью спросил Купоросный.
— Все, чему учили…
— С каким уклоном ты закончил курсы?
— Сельскохозяйственной кооперации… И вообще производственной кооперации, — поправился Илья.
— Может, это и близко… Колхозный учет будет несколько специфичным. Понимаешь?
Илье не нравился экзаменаторский тон. В нем он улавливал скрытое презрение к себе и своим знаниям. На курсах он успел кое-что усвоить об учете в колхозах, нарождавшихся повсеместно. Но ему-то, Купоросу, откуда знать про эту специфику? Сам-то он давно ли тут?
Взяв адрес, Илья отнес вещи и оставил их в специально арендованной для сотрудников комнате. Когда вернулся, совещание уже закончилось. Из кабинета управляющего выходили председатели колхозов — чубатые усачи из местных казаков и совсем не похожие на них двадцатипятитысячники. Быстро разобрав овчинные тулупы и полушубки, нахлобучив мохнатые папахи, громко разговаривая о разных делах, они уходили к продрогшим у коновязей лошадям.
Из участников совещания в комнате задержался лишь один человек с рыжеватыми, заботливо расчесанными, бог знает какой пышности, усищами. Он то и дело трогал усы и разглаживал их. Остановившись посреди комнаты, он свернул из большого газетного куска козью ножку и, обращаясь к Купоросному, заговорил густоватым, прокуренным басом:
— Теперь вы, товарищ Купоросинский, будете ходить передо мной на цыпочках…
— Моя фамилия Купоросный, товарищ Важенин, Купоросный! Не искажайте моей батьковской фамилии и объясните, Захар Федорович, за что такая немилость?
— Потому что я теперь банкир! — Важенин с умной в глазах хитринкой окинул Илью взглядом, словно снял с него мерку. — Предстоит вам сурьезная работенка по оформлению обязательств. Писать и писать новые. А сколько надо мозгов, чтобы переписать старые, бывших кредитных товариществ?
— Понимаю, Захар Федорович, понимаю, — проговорил Купоросный. — У вас сейчас в новом банке тоже хватает дела. Интереснейший вид учета. И работа чистая, звонкая… Возьмите меня в помощники?
Важенин не спеша зажег цигарку, затянулся, а спичку положил в карман полушубка. Илья заметил, как дрогнули у этого смешного человека брови и нависли на глаза.
— Нема у меня для вас гнездышка, Гаврила Гаврилович, нема. Учет, он, как капризная девка, хорошего внимания требует…
«Банкир» в черных, подшитых, растоптанных валенках толкнул дверь могучим плечом и удалился, оставив в комнате ядовитое облачко табачного дыма.
— Чудной! — сказал Илья.
— Чудной… Это же знаменитый Важенин, полный георгиевский кавалер, бывший станичный писарь, а сейчас временный управляющий и старший бухгалтер Союзколхозбанка. Этот чудак учитывает все колхозные по ссудам обязательства и наши векселя. — Купоросный рывком схватил стакан с холодным чаем и выпил. Ответ Важенина, видимо, задел его. — Государство отпускает в кредит новые сельхозмашины, семена, племенной породистый скот. Все это полеводсоюз распределяет по хозяйствам. Мы тут считаем, сколько что стоит, оформляем платежные обязательства и в соответствующей форме при реестре предоставляем в сельхозбанк. Товарищ Важенин основательно проверяет наши бумаги и всю причитающуюся сумму оплачивает — вернее, зачисляет на наш расчетный счет, а за колхозами записывает, как выданные им ссуды. Разумеете?
— Немножко, — кивнул Илья.
— А что такое учет векселей? Знаете, молодой человек? — переходя на снисходительный и даже высокомерный тон, спросил Купоросный.
— Проходили, — сухо ответил Илья.