Илюшке по душе такие поездки. Как только выберутся на равнину, отец начнет рассказывать сказки или истории про войну. Особенно Илюшке нравится разговор про японцев. Когда он родился, отец был на японской войне.
— Ну, какие они, тятя, японцы-то?
Быки, постукивая ярмами, медленно тащат свои поклажи. На выбоинах тяжко поскрипывают телеги. На кончики высоких рогов бороздового быка по кличке «Бугай» уселся месяц и едет себе, покачиваясь. А вокруг спят ковыли. Не спят только звезды. Они рассыпались по всему небу и подмигивают…
— Цо-об! — Отец отобрал у Илюшки кнут и сам теперь помахивает. Надо вовремя стегануть полевого Сайгака — высокий поджарый бычина любит отлынивать. О японцах отец отвечает не сразу, но Илья не торопит. Им еще ехать да ехать.
— Больше всего косоглазые они, япошки-то.
— И все с саблями?
— Все.
— А какие у них сабли?
— Коротенькие, но вострые.
— Вострее наших шашек?
— Это смотря как наточить…
— А далеко до японцев?
— Там вон, за теми они горами, — кивая на высокие Губерлинские горы, отвечает отец.
— А вон на той высокой горе есть?
— А как же!
Для Илюхи самая высокая гора — это Гарляушная. На склонах ее чернеют колки. Его воображение принимает их за японцев. И жутко и сладостно. Подкрасться бы, да как налететь на них с казачьей шашкой… Воинственный дух прививался с пеленок. Недаром, когда рождался мальчишка, старики снимали папахи и с гордостью говорили:
— Казак родился, защитник отечества.
— Цо-об! — пощелкивает отцовский кнут. Спать Илюшке не хочется, не дает ботало, которое висит у Бугая на шее. Если звон надоедает, они затыкают хайло и прижимают язычок пучком травы. Когда выезжали, Илюшка видел, как там торчала солома, а теперь выпала, ну и звенит на всю степь. Звук его заливистый, мягкий. Мать издали узнает, когда они въезжают в станицу, и готовится отпирать ворота. А сейчас ехать им еще долго. Быки шагают не торопясь. Про японцев все уже переговорили, Илюшка требует, чтобы отец рассказал сказку. Он много их знает и каждый раз рассказывает все новые, да такие, что дух захватывает. Отец соглашается не сразу, его нужно долго уламывать… Илюшка настаивает чуть ли не со слезами на глазах, а он только кряхтит да покуривает. Илюха начинает грозить, что больше сроду с ним никуда не поедет…
— Так и не поедешь?
— Так и не поеду.
— И на бахчи?
— Нет! — решительно заявляет он, хотя это стоит ему большого труда.
— Значит, ты меня не любишь, — заключает отец.
— Если бы ты рассказал про богатыря с двухпудовым мечом… — Но отец никогда не повторяет своих сказок. Тогда Илюшке и в голову не приходило, что он сочиняет их на ходу и второй раз рассказать не может.
— В некотором царстве, не в нашем государстве жил-был… — начинает отец. Детскую душу пленяют двенадцатиглавые змеи, богатыри-великаны с мечами-кладенцами, с конями, из ноздрей которых пламя пышет, а глазищи гневом дышат. Все атрибуты старинных русских сказаний, переиначенные на отцовский лад, будоражат воображение мальчика, нагнетают то ужас, то умиление.
Вдруг отец замолчал, и чудесное видение оборвалось на самом интересном месте.
— Давай дальше, — просил Илюха. — Позабыл, понимаешь…
— А ты вспомни.
— Стараюсь, да вот хоть убей не могу…
Давно выехали на Орский большак. Неизвестно где с рогов Бугая соскочил месяц и зацепился за мохнатую тучку. Он сразу как-то побледнел, скукожился, словно испугался телеграфных столбов, которые теперь строго шагают рядом со скрипящими возами, звенят проволокой, повисшей на белых стаканчиках.
— Вспомнил? — пристает Илюша к отцу.
— Не.
— Ты и тот раз говорил «не», а потом припомнил всю до конца.
— Про что это?
— А про Вернидуба и Вернигору!
— Ну-ка ты, сынок, сам расскажи! А то я и эту позабыл…
Илюшка пересказывает сначала сбивчиво, потом выправляется, приплетает разные случаи, которых вовсе не было у Вернидуба, окрашивает их новым цветом своей детской фантазии.
— Молодец, сынок, молодец, давай дальше, — похваливает отец.
— Эх ты какой!
— Какой же?
— Я буду рассказывать, а ты уснешь опять…
Бывали случаи, когда Илюшка с увлечением пересказывал и только под конец замечал, что отец давно уже спит. Быки плетутся шаляй-валяй, даже возы перестают скрипеть. Вдруг Илюху охватывает страх. Он же один, а гора Пещерная все ближе и ближе, что-то чернеет на самой вершине. Может, и тут японцы?
Орет прямо отцу в ухо:
— Тятя!