— Что бы тогда изменилось?
— Все-таки по горячим следам… — Жадно затянувшись, он вернул ей папиросу.
— Может, просчитался?
— Возможно…
— Ну что ты за мямля, господи! Ты же знаешь, кому выдавал деньги?
— Конечно, знаю. — Илья вспомнил, как взбесил его Купоросный, с какой злорадной, презрительной улыбочкой он клал в карманы пачки денег.
Оба долго и напряженно молчали.
— Ну что ты молчишь? — Она поднесла к губам папиросу. — А ведь все из-за твоей дурацкой ревности…
Не таких слов он ждал от нее.
— Погоди, не вешай голову! — желая поправить неловкость, сказала Женя.
Но Илья уже не слушал ее.
«Быстрее на почту! Деньги там… Конечно, он недополучил! Последние дни кассиры посмеивались над его рассеянностью, а вчера взяли да и подшутили…»
Предчувствие было настолько убедительным и сильным, что он ни на минуту не сомневался в благополучном исходе. С каждым шагом он внушал себе, что через несколько минут будет непременно держать деньги в руках.
— С полным встречаю! Здравствуйте!
Веселый, задорный голос Оли Башмаковой заставил вздрогнуть его.
— Здравствуйте, Ольга Евсеевна! — Обрадованный встречей, ответил он громко.
— Пусть Евсеевна… Когда вот так, первый раз назвали меня мои карапузы, я едва не прослезилась у всех на виду. Величают, как большую, а сейчас, озорники, Овсевной зовут… Я не обижаюсь. Хотела я стать возле плетешка и обрызгать вас водой, чтобы нос от нашего дома не отворачивали, чтобы не забывали. А вы изменились. Что с вами? Как живется у Фенюшки?
— Как живу? — Он хотел улыбнуться, но чувствовал, что улыбка получается жалкой. Нельзя было перед такими глазами ни лгать, ни лукавить. — Плохо живу, Оля…
— Плохо? Я ведь не из любопытства спрашиваю.
— Знаю. А у меня, понимаете, Оля… — Не сознавая, что делает, он вдруг рассказал ей о своей беде.
— Господи! — Она сняла с плеч коромысло и поставила ведра на землю.
Солнечный луч упал и окунулся в ведрах с водой, и она засияла радужным светом.
— И много денег?
— Тысяча.
— Тысяча! Это мое двухлетнее жалованье! — Оля быстро нагнулась, схватив кусок сухой глины, швырнула ею в кота. — Ух, злодей спиридоновский, совсем одичал без хозяина. Цыплят у матери таскает… Тыща! — Оля отряхнула руки. — Надо что-то придумать!
— Продам велосипед, баян, — сказал Илья.
— Баян? Баян продавать нельзя. Что вы! Лучше возьмите у меня все мои деньги. Нам, учителям, шкрабам, как нас называют, вперед заплатили за все лето. Правда, возьмите, Илья Иванович!
Она смотрела на него искренне и добро. От такого взгляда в горле защипало…
— А потом, знаете, что я еще думаю…
— Что?
— Найдутся ваши деньги.
— Почему вы так решили?
— Сердце подсказывает… А мы сегодня вас вспоминали, — не глядя на него, продолжала она.
— Добром или худом?
— Жалели…
— Не люблю, когда меня жалеют…
— Про вашу жену судачили… Только вы не сердитесь. Может, все это сплетни? Вы сами родились в станице, в нашем лампасном сословии, и знаете, какой у нас, у казачек, язык и телеграф беспроволочный… Как получите свою тыщу, заходите к нам с магарычом. Вместе с женой. И баян прихватите!
— С баяном можно, а вот жена…
— Мое дело пригласить. Прощайте!
Он хотел помочь ей нацепить на крючки ведра, но Оля сделала все сама, аккуратно и сноровисто.
«Как же я там, на Волге, не сумел разглядеть это чудесное жемчужное зернышко?»
С этой запоздалой мыслью и верой в удачу он вошел в помещение почты.
— Что вы, голубчик! — сказала кассирша, когда Илья изложил ей суть дела. Она посмотрела на него с искренним сожалением. — Вы же хорошо знаете, что ежедневно к концу дня мы сверяем все остатки, подсчитываем до единой копеечки!
Илья вышел. Как ни странно, после встречи с Олей Башмаковой он уже не чувствовал себя таким убитым — ее уверенность передалась и ему. Он все еще на что-то надеялся. Шел по переулку и с веселой в душе иронией подсчитывал свои сбережения, выручку от продажи баяна и велосипеда.
Переулок был глухой, безлюдный. Недаром мальчишки избрали его местом для поединка. Как и вчера, на покрытом пылью подорожнике вытянулась пестрая от плетня тень, по-прежнему из травы пустоглазо выглядывал остов бараньей головы. На листьях еще теплились капли утренней росы, тут же в ямке, вдавленной босой мальчишечьей ступней, лежала в розовой опояске, припорошенная пылью пачка денег. Когда Илья поднял ее, бумага еще хранила ночную прохладу.