19
Лето прошло незаметно, подоспела осень, оповещая свой приход каленым, пожелтевшим листом, скучно увядшей в огороде ботвой, тревожным грачиным криком и сухим, зловещим у плетней бурьяном.
…При элеваторе, на станции Шиханская, в расчетной кассе Союзколхозбанка сидел счетовод Изот Кандалов, бывший конторщик с золотого прииска, и вел расчеты за сданный крестьянами и колхозами хлеб. Порядок был установлен следующий: приемщик на элеваторе, взвесив зерно, определял пулькой кондицию, влажность, сортность и выписывал квитанцию. Хлебосдатчик шел с нею в расчетную кассу, получал наличными или же обменивал на другую, специального образца квитанцию, где указывалось, что сумма зачисляется в погашение ссуды. Районная контора банка все выплаченные суммы записывала на счет областной конторы, а те, в свою очередь, дебетовали Союзхлеб.
Такой централизованный расчет, связанный с выплатой крупных наличных сумм, был сложным, громоздким. В начале каждого месяца, а уж раз в квартал обязательно, Илья вынужден был выезжать в область для сверки взаимных расчетов. Нудная и никому не нужная была эта работа. Проще простого можно было обмениваться выписками из лицевых счетов, что и делалось впоследствии, когда бухгалтерский учет был переведен на карточную систему. Кроме поездки в область, нередко приходилось выезжать на места для проверки деятельности расчетных касс, находящихся в больших населенных пунктах обширного района.
Там сидели работники не очень грамотные, попадались и нечестные люди, чаще пьяницы из категории бывших купеческих приказчиков. Таким оказался Изот Кандалов.
Однажды Илья получил от Савелия телеграмму:
«Шиханская Сельхозбанк Никифорову.
Срочно выезжайте элеватор. Заболел Кандалов. Касса опечатана.
Сельпо имело на станции свою торговую точку, где «отоваривали», а вернее, отпускали хлебосдатчикам имеющие большой спрос товары.
Выезжать надо было в тот же день, а на чем? Легковые машины тогда еще и во сне не снились. Лошади имелись в волисполкоме и в полеводсоюзе, но ими постоянно пользовались многочисленные уполномоченные. Пришлось обращаться к Евсею Башмакову. Илья застал его во дворе дома. Он в раздумье ходил вокруг старых, рассохшихся саней.
— К зиме, что ли, Евсей Назарович, готовитесь?
— Старую рухлядь пробую починить… Видно, уж отъездились мои раскатистые… Копылы расшатались, подреза истерлись. — Евсей пнул сапогом заскрипевший от ветхости полоз.
— У меня к вам просьба, Евсей Назарович. Не подвезете ли вы меня на станцию? — Илья объяснил причину своего визита.
— Мы, конешно, можем уважить. Нам это за милую душу… — Евсей попробовал пальцем острие топора, сдвинул на лоб в крупных морщинах облезлый, когда-то покрытый лаком козырек гвардейской фуражки и потянул из кармана старых, залатанных шаровар такой же старый на шнурке кисет.
— Нам-то што! — разминая на ладони корешки самосада, продолжал он. — Проехать на станцию для нас с Рыжкой одна радость, только вот есть одна маленькая загвоздочка…
— Какая же?
— Не в похвальбу вам скажу, Иваныч, ездить с тобой мне прямо-таки лафа! Подрядился бы и век тебя возил, хошь на Айдырлю, хошь в Таналык… Только времечко подошло такое… — Евсей с трудом подбирал слова. Никифоров знал, что он сейчас свернет на политику, торговлю и может затянуть разговор до бесконечности.
— Вы покороче, Евсей Назарович!
— Да ить коротко оно только до погоста… На днях, тоже накоротке, встрел меня приятель ваш по комсомолии, Витька Важенин. Уважительно так поздоровался, обличье такое сурьезное напустил на себя, вид сделал, будто не помнит, как я его маленького сек за набег на мою бахчу. Остановил и говорит: «Что ж, дядя Евсей, дырку, что ли, тебе в ноздре сделать да колечко вздеть, чтобы на веревочке в колхоз повести». На извоз мой намекнул частный. Я сказал ему, что отсталый я алимент и ничего со мной не поделаешь. «А мы, — говорит, — с тобой ничего делать и не будем, а пришлем окладной лист…» Вот она, не токмо загвоздка, а целый гвоздь! Ну, скажи на милость, какой из меня промышленник, коли на овес коню не могу промыслить. Окладным грозит… А дело вовсе и не в этом.
— А в чем же?
— Не может того случая забыть. Витька-то теперя в верховодах, собрания в клубе открывает, речи всякие произносит. А как меня увидит, так зачешется у него местечко, на котором в седле сидят… Даже и отец его другой раз говорит мне: «Мало, Евсей, ты ему тогда всыпал…» Нос воротить начинает. Хорошо ему так баить, сам окладные выписывает. А мне, кабы знать, я бы тогда и талинки не сломил. Хрен с ними и с дынями!